text
stringlengths
0
25.2k
При ви'де её муче'ний на се'рдце у меня' отлегло', и я спохвати'лась, что сде'лала стра'шную глу'пость… Увы'! Э'то была' не пе'рвая и не после'дняя в мое'й жи'зни…
С э'той мину'ты наде'жды мои' на мама'н ру'хнули, и я очути'лась в жи'зни одна'. Я поняла', что мне не на кого' рассчи'тывать, кро'ме себя'. Я должна' была' ду'мать и де'йствовать за себя'. Э'то заста'вило меня' взгляну'ть серьёзно на моё положе'ние. Оно' бы'ло о'чень скве'рное, и я пе'рвый раз поняла', что зна'чит пасть. Винова'тая и'ли нет, я была' немилосе'рдно нака'зана. Я была' и'згнана навсегда' из того' кру'га о'бщества, кото'рый с де'тства привы'кла счита'ть свои'м, и моё ме'сто отны'не бы'ло во'зле каки'х-нибудь Ште'вичей. Чу'вство безме'рного униже'ния, кото'рое э'та мысль возбужда'ла во мне, я не могу' описа'ть. Скажу' то'лько одно': я была' не из тех жа'лких тва'рей, кото'рые поко'рно склоня'ют го'лову. Вме'сто смире'ния во мне родила'сь ожесточённая злость, и я дала' себе' кля'тву, что так и'ли ина'че, я возвращу' поте'рянное. Сре'дства на э'то я име'ла не ху'же други'х. Я была' молода', весьма' недурна' собо'й и изя'щно воспи'тана, а гла'вное: в два'дцать лет я уже' зна'ла люде'й. Препя'тствия бы'ли, коне'чно, и о'чень серьёзные, но одно' из них существова'ло скоре'е в проше'дшем, чем в бу'дущем, и все следы' его' я могла' изгла'дить ра'зом. Для э'того сто'ило то'лько одна'жды стать под вене'ц. Коне'чно, мне предстоя'ло купи'ть э'тот вене'ц дорого'ю цено'й. Я должна' была' подписа'ть свой позо'р, став жено'й челове'ка, для кото'рого за'перты две'ри во вся'кий поря'дочный дом. Но, к несча'стию у меня' не бы'ло вы'бора, и чем бо'льше я ду'мала, тем бо'лее мне каза'лось, что э'то ещё не самоё ху'дшее. Гора'здо ху'же бы'ло попа'сть в колею' гуверна'нства, из кото'рой нет вы'хода и в кото'рой я не име'ла бы ни мале'йшей свобо'ды. Ещё ху'же уезжа'ть в Ч**. Ште'вич был ненави'стен мне, я его' презира'ла от всей ду'ши, но не боя'лась ни на во'лос. Во-пе'рвых, ду'мала я, он за'нят почти' весь день, а я бу'ду весь день свободна'. Во-вторы'х, ему' пятьдеся'т, мне два'дцать. В-тре'тьих, я ба'рыня и всегда' для него' оста'нусь ба'рыней, а он лаке'й, и я не позво'лю ему' забы'ть э'той ра'зницы ни на одно' мгнове'ние. Наконе'ц, у меня' есть свя'зи в хоро'шем о'бществе, и я сде'лаю все, что'бы они' не бы'ли соверше'нно обо'рваны. Лю'ди не так жесто'ки, что'бы отня'ть у меня' без вся'кой ли'чной вины' про'тив них то, что мне доро'же жи'зни. Они' то'лько потре'буют, что'бы я заплати'ла за э'то ле'стью, и я заплачу'. Я за цено'ю не постою'. Я бу'ду по'лзать пе'ред те'ми, с кем до сих пор стоя'ла в у'ровень, но я не отста'ну от них ни за что.
С тако'ю реши'мостью я на друго'й день бро'силась на коле'ни пе'ред мама'н, объясни'в ей, что иду' за Ште'вича, и вы'молила себе' проще'ние.
Неде'ль че'рез пять по'сле того' я была' обве'нчана.
II
Вида'ли ли вы когда'-нибудь павиа'на в кле'тке? Е'сли нет, то я не зна'ю, как описа'ть вам то впечатле'ние, кото'рое производи'л мой муж. Э'то был пло'тный сутулова'тый му'жчина с густо'ю щёткой се'рых воло'с почти' над глаза'ми. И что за глаза'! Они' смотре'ли на вас укра'дкой, исподло'бья, как во'ры… Распространя'ться да'лее о его' нару'жности я не наме'рена, потому' что мне, со'бственно, не бы'ло до неё никако'го де'ла. Отноше'ния на'ши сра'зу вы'яснились. Ште'вич был, разуме'ется, не тако'й дура'к, что'бы взять меня' с пусты'ми рука'ми. Я зна'ла, что он получи'л от мама'н де'ньги, и ско'лько и'менно. Поэ'тому, когда' он заяви'л на меня' други'е прете'нзии, я ему' отвеча'ла про'сто, что ему' уж упла'чено все, что сле'дует. Должно' быть, э'то не отняло' у него' наде'жды, потому' что одна'жды, но'чью, пре'жде чем я успе'ла запере'ть две'ри на ключ, он име'л де'рзость зале'зть в мою' спа'льню. Что он тако'е вообража'л – не зна'ю, но оди'н взгляд на моё лицо', когда' я оберну'лась с вопро'сом, что ему' ну'жно? – заста'вил его' извини'ться и торопли'во уйти'. С тех пор он оста'вил меня' в поко'е, да и я то'же его' не трево'жила. Я уходи'ла из до'му и возвраща'лась, когда' мне взду'мается, не говоря' никому' ни сло'ва. В хозя'йство его' я не вме'шивалась, да он и не тре'бовал, вероя'тно, сообрази'в, что э'то то'лько ввело' бы его' в убы'тки. В пе'рвое вре'мя, впро'чем, мы е'ли и пи'ли с ним за одни'м столо'м, но э'то бы'ло несно'сно, потому' что он был ужа'сно скуп и корми'л меня' га'достью. Я жа'ловалась мама'н. Она' пожима'ла плеча'ми, гла'дила меня' по голове' и отвеча'ла, смея'сь: «Бедня'жка! Ну, что же мне с тобо'ю де'лать? Ну, когда' голодна', приходи' ко мне…» Но я и так обе'дала у неё два ра'за в неде'лю, и ча'ще мне, бы'ло са'мой неудо'бно. Ште'вичу, впро'чем, сде'лан был вы'говор, и он извиня'лся, но э'то не привело' ни к чему'. Случа'лись у нас с ним и ли'чные объясне'ния. Раз ка'к-то, отве'дав со'ус, кото'рый его' эконо'мка поста'вила пе'редо мно'ю на стол, я плю'нула и оттолкну'ла таре'лку. «Я не могу' есть э'ту ме'рзость!» – сказа'ла я. Он стал извиня'ться, ссыла'ясь на дороги'е це'ны и недоста'ток средств. В отве'т на э'то я напо'мнила ему' ещё раз, ско'лько ему' запла'чено, приба'вив, что э'того, ка'жется, соверше'нно дово'льно, что'бы содержа'ть меня' прили'чно. Он отвеча'л с усме'шкою, что поку'да оно' действи'тельно так, но что он вы'нужден эконо'мить в виду' будущего' семе'йства… Э'то меня' удиви'ло.
– Како'го семе'йства? – сказа'ла я. Мо'жете быть споко'йны; у нас не бу'дет дете'й.
– Не могу' знать-с, – отвеча'л он, взгляну'в на меня' исподло'бья. И действи'тельно, он не мог знать… но об э'том по'сле. А поку'да скажу', что я очути'лась ско'ро в большо'м затрудне'нии. Карма'нные де'ньги, кото'рые мне подари'ла мама'н на сва'дьбу, приходи'ли к концу', но она' и не ду'мала их пополня'ть. От Ште'вича я, разуме'ется, то'же не получа'ла ни гроша'. А ме'жду тем я выезжа'ла и у меня' бы'ло мно'жество мелки'х расхо'дов. Все э'то начина'ло меня' беспоко'ить. «Что де'лать?» – спра'шивала я себя'. Идти' проси'ть у мама'н? Я про'бовала, но мама'н была' недово'льна мно'ю за обраще'ние с му'жем, кото'рый жа'ловался, что я трети'рую его' en canaille[13], и, вме'сто посо'бия, принима'лась чита'ть мне мора'ль.
– Ты о'чень глу'по де'лаешь, – говори'ла она', – вооружа'я му'жа про'тив себя', потому' что Бо'гу уго'дно бы'ло соедини'ть вас, и вы должны' жить дру'жно. Вы'бей из головы', что ты не па'ра ему'. Э'то вздор; он челове'к хоро'ший, и вы должны' быть па'рою, должны' люби'ть друг дру'га и угожда'ть друг дру'гу во всем. Высокоме'рие ни к чему' не ведёт, и с мое'й стороны' был бы вели'кий грех подде'рживать в тебе' э'то чу'вство. Пойми', что ты зави'сишь вполне' от Ксаве'рия О'сиповича, и постара'йся, что'бы он был тобо'ю дово'лен; тогда' и ты бу'дешь дово'льна им. Он совсе'м не так бе'ден, как ты вообража'ешь. (Я ничего' не вообража'ла). Но как ты хо'чешь, чтоб он забо'тился о тебе', когда' ты его' отта'лкиваешь?
Смысл э'тих рече'й был я'сен. Мама'н рассчи'тывала, что нужда' в де'ньгах заста'вит меня', наконе'ц, помири'ться с мое'ю у'частью и сбли'зит с му'жем. В её глаза'х э'то был еди'нственный путь, на кото'ром мне предстоя'ло загла'дить сде'ланные оши'бки. И она', очеви'дно, наде'ялась, что я, ра'ньше и'ли по'зже, вы'нуждена бу'ду ступи'ть на него'. До како'й сте'пени она' бы'ла права' и на что я реши'лась бы, е'сли б я бы'ла доведена' до кра'йности, я не зна'ю, и'бо до кра'йности, к сча'стью, де'ло не дошло'.
Кварти'ра на'ша была' в Меща'нской, под небеса'ми, что о'чень меня' огорча'ло (у'лица то есть, а не эта'ж). Мне со'вестно бы'ло да'же назва'ть её в поря'дочном о'бществе, а не то что проси'ть к себе' кого'-нибудь из ста'рых мои'х знако'мых. Об э'том я бы/не смела ду'мать, да'же е'сли б мы жи'ли на Англи'йской на'бережной, потому' что мой муж, сам по себе' и по домашней свое'й обстано'вке, был верх неприли'чия. В кварти'ре одна' моя' спа'льня ещё была на что-нибудь похо'жа? все остальны'е ко'мнаты, что я ни де'лала, что'бы прида'ть им поря'дочный вид, и'мели в себе' что-то неосязаемо-пошлое, какую-то атмосфе'ру кухми'стерской или кварти'ры с ме'белью от жильцо'в. Ме'бель была с Апра'ксина ры'нка, и все остально'е по э'той ме'рке. Тяжёлый запах гераниума из ко'мнаты его' клю'чницы, меша'ясь с запахом ку'хни, во'зле кото'рой она' жила', встреча'лся с какой-то неуловимою во'нью из му'жнина кабине'та, и все э'то, проникая в гости'ную, захва'тывало дух… А ле'стница!.. Но о ле'стнице лу'чше я умолчу'… Дверь в мою' ко'мнату, из гости'ной, всегда' была заперта', и я сиде'ла там соверше'нно одна', как в тюрьме'. Поня'тно, что э'то бы'ло ску'чно, и я иска'ла вся'кого слу'чая исче'знуть куда-нибудь. У'тром – в гости'ный двор или к маман, или в це'рковь, а ве'чером – у знако'мых. Последних, увы', поубы'ло, но все же оста'лись таки'е, для кото'рых я, несмотря' ни на что, была ещё chere Julie… «Pauvre chere Julie![14] – говори'ли они', – как жесто'ко с тобо'й поступи'ли!..» Само' собо'й разумеётся, pauvre Julie ста'ла да'же и в их глаза'х контраба'ндой, кото'рую не реша'лись уже' позва'ть ни на ве'чер, ни в приёмный день; но в те'сном кругу, ме'жду свои'ми людьми', ей дава'ли ещё охо'тно ме'сто, и тут-то я, что называ'ется, отводи'ла ду'шу.
Да'мское о'бщество, впро'чем, служи'ло мне бо'льше предло'гом, чем це'лью; я, признаю'сь, всегда' предпочита'ла ваш пол, кото'рый, с свое'й стороны', не остава'лся в до'лгу и плати'л мне бо'лее чем взаи'мностью. Не зна'ю, как объясни'ть вам, что и'менно привлека'ло во мне, потому' что я не краса'вица, не ловка', и не блиста'ла ни осо'бенною любе'зностью, ни остроу'мием. Мно'гие да'же, я зна'ю, счита'ли меня' ограни'ченною, а ме'жду тем, без хвастовства' говорю', я почти' не встреча'ла мужчи'н, кото'рые так и'ли ина'че не да'ли бы мне заме'тить, что они' от меня' в восхище'нии. Случа'лось, я спра'шивала об э'том у'мных люде'й; они' усмеха'лись и говори'ли мне глу'пости… Но э'то сюда' не идёт, и я говорю' э'то так, то'лько к сло'ву.
На пе'рвых по'рах я счита'ла себя' поки'нутою. Из ста'рых мои'х покло'нников не остава'лось почти' никого'. Большу'ю часть я потеря'ла совсе'м из ви'ду; э'то была' лету'чая молодёжь кадри'лей и по'лек. Други'е, лю'ди расчётливые, име'вшие уже' и пре'жде не'которые сомне'ния насчёт осяза'емости мои'х наде'жд, тепе'рь совсе'м от меня' отступи'лись. Признаю'сь, бы'ло о'чень оби'дно, но я тверди'ла себе', что э'то ребя'чество. Я должна' была' знать зара'нее, что так случи'тся, должна' была' раз и навсегда' помири'ться с мы'слию, что в но'вом моём положе'нии все ста'рые деви'ческие мечты' потеря'ли смысл и что е'сли мне суждено' ещё когда'-нибудь заня'ть почётное положе'ние в све'те, то пре'жний путь к э'той це'ли тепе'рь уже' невозмо'жен и я должна' отыска'ть друго'й. Како'й и'менно – для меня' э'то не могло' остава'ться до'лго зага'дкой. Ма`ло-пома'лу на ме'сте ста'рой сви'ты вокру'г меня' сформирова'лась но'вая. То бы'ли лю'ди совсе'м друго'го со'рта, лю'ди, в глаза'х кото'рых моё опа'льное положе'ние, вме'сто того', что'бы каза'ться препя'тствием, служи'ло прима'нкой. Я, ра'зумеется, не обма'нывала себя' насчёт их це'лей и зна'ла, что в той игре', кото'рую мне предстои'т с ни'ми вести', весь раёк на моёй стороне'. Но что бу'дешь де'лать? Я не име'ла вы'бора и'ли, верне'е, что'бы име'ть его', я уж должна' была' рискова'ть. По посло'вице, «во'лка боя'ться – в лес не ходи'ть», а я должна' была' идти' ле'сом, е'сли хоте'ла прийти' куда'-нибудь. И на э'том пути' я не могла' избежа'ть пресле'дования, е'сли бы и жела'ла. Не сообщи' я а'дреса, его' узна'ли бы без меня'; не дай позволе'ния, его' могли' купи'ть у му'жа за де'ньги – да и купи'ли пото'м.
Раз, возвратя'сь домо'й к обе'ду, я нашла' у себя' на столе' визи'тную ка'рточку. Э'то была' пе'рвая ла'сточка по'сле нена'стной зимы', и я приве'тствовала её с како'й-то ребя'ческой ра'достью. Сле'дом за ней налете'ли други'е, а сле'дом за ка'рточками ста'ли явля'ться и их облада'тели. Кварти'ра моя' оживи'лась, и я ста'ла ре'же её покида'ть. Ште'вич, всегда' исчеза'вший поутру', знал, разуме'ется, все, что де'лалось у нас, че'рез свою' эконо'мку, кото'рая, кро'ме други'х безымя'нных обя'занностей, состоя'ла ещё при мне шпио'ном. Ли'шняя ро'скошь, потому' что я не ду'мала пря'таться. Возвраща'ясь домо'й, в четы'ре часа', он мог заме'тить не раз у своего' подъе'зда блестя'щие экипа'жи мои'х госте'й, ви'дел в при'хожей их верхнеё пла'тье, встреча'л да'же их сами'х, когда' они' уходи'ли. Но э'то его' не смуща'ло. Напро'тив, он ка'к-то повеселе'л о'коло э'того вре'мени, стал говорливеё и услужливеё. С па'нной Сузе'й, его' эконо'мкой, то'же произошла' кака'я-то стра'нная переме'на. Су'щий черт по упря'мству и де'рзости, Су'зя э'та, до сих пор не пропуска'вшая слу'чая де'лать мне вся'кие неприя'тности, вдруг ста'ла ла'скова и ти'ха как ове'чка. Наконе'ц я заме'тила, что оди'н из мои'х дороги'х госте'й – челове'к све'тский, встре'тясь ка'к-то одна'жды со Ште'вичем на по'роге гости'ной, потрепа'л его' дру'жески по плечу' и сказа'л что'-то на у'хо… Сперва' э'то удиви'ло меня', пото'м все ста'ло я'сно. Я ста'ла зако'нной добы'чей в глаза'х одно'й стороны', и на меня', как на лиси'цу, устро'ена была' тра'вля. В глаза'х друго'й я про'сто была' това'ром. Все э'то вме'сте не раз заставля'ло меня' заду'мываться… «Они' спеша'т! – ду'мала я. – Но ты не должна' спеши'ть, потому' что тебе' нет никако'го расчёта идти' им навстре'чу. Вы'жди, поку'да найдёшь челове'ка, кото'рому ты нужна' не на шу'тку, и когда' ты уви'дишь, что э'то серьёзно, т. е. что он гото'в на все, тогда' скажи' ему': „Друг любе'зный, е'сли ты хо'чешь меня' убеди'ть, что ты не лжешь, то сперва' вы'тащи меня' из э'той пога'ной я'мы. Э'то не'трудно, потому' что ты сам зна'ешь: мой муж гото'в прода'ть меня' вся'кому. Вы'купи меня' из нево'ли, поста'вь с собо'ю в у'ровень, и тогда' – я твоя'“. Сбы'точен и'ли нет пока'жется э'тот план, но он был у меня' еди'нственный. Я не и'мела друго'го пути' вороти'ть поте'рянное; ма'ло того', я зна'ла, что вся'кое уклоне'ние в сто'рону от него' урони'т меня' ещё ни'же и уме'ньшит без того' уже' небольши'е ша'нсы на успе'х.
Так ду'мала я в ту по'ру, и как после'дствия показа'ли, ду'мала о'чень неглу'по. Начина'я жизнь сы'знова, я полна' была' са'мых му'дрых наме'рений. К несча'стью, я упусти'ла из ви'ду безде'лицу: ма'ленького необузда'нного чертёнка, кото'рый броди'л у меня' в крови'… Увы', он был все тот же! Уро'ки, кото'рые я извлекла' из про'шлого, не защити'ли меня' от но'вых дура'честв. Мой темпера'мент опя'ть испо'ртил все. Как то'лько он замеша'лся в де'ло, все пла'ны мои' переверну'лись вверх дном, вся му'дрость рассы'палась пра'хом. Вме'сто того', чтоб вы'ждать, я увлекла'сь, как ду'ра, без то'лку, без вы'бору, пе'рвым встре'чным, кото'рый, что называ'ется, пригляну'лся, и отдала'сь ему' без усло'вий. Он был челове'к доста'точный, но не бога'т, не умён и не влюблён в меня'. Не могу' да'же сказа'ть, что'бы он до э'того, мне осо'бенно нра'вился. Так, про'сто – слу'чай, мину'тная вспы'шка и зате'м меся'ц-другой, как в ча'ду. Э'то случи'лось со мно'ю уже' не в пе'рвый раз, и всегда' одина'ково. Ни ра'зу ещё не по'мню, что'бы я была' романти'чески влюблёна и'ли про'сто серде'чно привя'зана к челове'ку, кото'рый меня' увлека'л. А ме'жду тем э'то не бы'ло что'-нибудь вя'лое и холо'дное. Э'то был стра'стный поры'в, горя'чка, кото'рая охва'тывала меня' всю, с головы' до ног, как огнём, лиша'ла поко'я, рассу'дка и доводи'ла поро'й до безу'мия. Пото'м оно' ка'к-то само' собо'й остыва'ло, и когда' я приходи'ла в себя', мне станови'лось сты'дно и со'вестно, я ка'ялась, зарека'лась, кляла'сь, что э'то в после'дний раз, и наруша'ла кля'тву при пе'рвом же слу'чае…
Вы ви'дите, я с ва'ми и'скренна. Я не рису'юсь ни герои'ней, ни же'ртвой, попа'вшейся в се'ти и вовлечённой нево'льно в поро'к. Но он был у меня' еди'нственный, и поми'мо его' я не могла' себя' упрекну'ть ни в чем осо'бенно га'дком. Пра'вда, я получа'ла пода'рки и да'же де'ньги, но я э'то де'лала не из жа'дности, а по нужде'. Я никогда' не справля'лась, бога'т и'ли бе'ден тот, кто мне нра'вился. Но у меня' бы'ли расхо'ды, как и у вся'кой: туале'т, экипа'ж, теа'тр и про'чее – а средств никаки'х. Мама'н, кото'рая ма`ло-пома'лу совсе'м охолоде'ла ко мне, чита'ла мне о'чень охо'тно мора'ль, но не дава'ла ни гроша'. У му'жа я и сама' не хоте'ла проси'ть, хотя' име'ла бы по'лное пра'во, потому' что он по'льзовался мои'ми свя'зями гора'здо бо'льше меня'. Поня'тно, что он был недово'лен и зли'лся, когда' я свя'зывалась с людьми' недоста'точными, но я не обраща'ла на э'то внима'ния, и, вообще', отноше'ния ме'жду на'ми установи'лись дово'льно ми'рные. Мы жи'ли вме'сте, потому' что э'то бы'ло удо'бнее. Он мне служи'л прикры'тием от сканда'ла, я для него' – дохо'дной статьёй, и хотя' я не счита'ла в его' карма'не, но должно' быть аре'нда э'та ему' приноси'ла нема'ло, потому' что, при всей свое'й ску'пости, он ско'ро устро'ил на'шу дома'шнюю обстано'вку совсе'м ина'че. Мы перее'хали из Меща'нской на Мо'йку, к Синему' мо'сту, и в но'вой кварти'ре приёмные ко'мнаты, начина'я с прихо'жей, у'браны бы'ли уже' весьма' прили'чно, а мой будуа'р да'же роско'шно. Стол то'же стал сно'сен, то есть мой стол, потому' что мы с ним давно' уже' обе'дали врознь: я соверше'нно одна' и'ли с ке'м-нибудь из госте'й в сто'ловой, а он где'-то там, чуть ли не на ку'хне, с Сузе'ю и е'е щеня'тами, и ел, должно' быть, таку'ю же ме'рзость, как и всегда'.
III
Вас удивля'ет, что я, молода'я и от приро'ды стра'стная же'нщина, жила' без серде'чных привя'занностей? Вы спра'шиваете: неуже'ли я никого' не люби'ла смо'лоду? Что вам сказа'ть на э'то? Нет, я не уро'д, и у меня', так же как у други'х, бы'ло серде'чное; то'лько оно' бы'ло не там, где вы ду'маете. Ещё ребёнком я о'чень люби'ла мадемуазе'ль Плюшо' и ня'ню; немно'жко то'же мама'н. Из э'тих трех впосле'дствии у меня' оста'лась одна' то'лько ня'ня, и мы с не'ю бы'ли больши'е друзья'. Она' жури'ла меня' иногда', но э'то мне не меша'ло люби'ть её. Я поверя'ла ей все свои' та'йны. Мы с не'ю спле'тничали, си'дя за ко'фе вдвоём, в её ко'мнате, гада'ли на ка'ртах, ходи'ли вме'сте к Марфу'ше и совеща'лись о на'ших дома'шних дела'х. Пе'рвое вре'мя по'сле опа'лы осо'бенно сбли'зило нас. Я ча'сто пла'кала в э'ту по'ру и зли'лась, она' утеша'ла меня' и чести'ла при э'том мама'н неле'стными прилага'тельными. Заму'жество разро'знило нас ненадо'лго. Она' навеща'ла меня' почти' ка'ждый день и доно'сила обо всем, что де'лалось до'ма. Пе'рвым мои'м усло'вием, когда' мы иска'ли но'вую кварти'ру, была' отде'льная ко'мната ня'ни, во'зле мое'й. Мама'н и Ште'вич си'льно проти'вились э'тому, но я настоя'ла. Мне тяжело' бы'ло жить соверше'нно одно'й ме'жду чужи'ми, проти'вными мне людьми'; ну'жен был под бо'ком свой челове'к, кото'рому я могла' бы все вы'болтать, и во'зле кото'рого я бы могла' отдохну'ть душо'ю и те'лом. И ня'ня была' для меня' та'ким челове'ком до'лго, почти' до са'мой э'той исто'рии. Да'льше тащи'ть её за собо'й я не реша'лась из сострада'ния к ней и к её лета'м. Ита'к, одна' то'лько ня'ня?.. Да, в пе'рвое вре'мя, одна'. Пото'м у меня' был ещё челове'к, со стороны'. Мы с ним сошли'сь случа'йно. Раз, э'то бы'ло зимо'й, я оде'лась, что'бы е'хать в теа'тр с мама'н, каре'та кото'рой стоя'ла уже' у подъе'зда, но на'до бы'ло зае'хать за ней, и я спеши'ла, как вдруг мне принесли' запи'ску. Она' была' от Н**, одного' из мои'х отставны'х, кото'рый писа'л, что он бо'лен, лежи'т без гроша', и проси'л что'-нибудь взаймы'.
– Кто э'то принёс? – спроси'ла я, осмотре'в круго'м се'рый листо'к бума'ги, сло'женный вче'тверо, без конве'рта, и да'же незапеча'танный; све'рху то'лько стоя'ли а'дрес и и'мя.
– Не зна'ю, суда'рыня, – отвеча'л лаке'й. (К э'тому вре'мени у меня' был свой лаке'й). – Там молоде'ц како'й-то сиди'т в пере'дней.
Я вы'шла… В прихо'жей действи'тельно сиде'л молодо'й челове'к, кото'рый встал при моём появле'нии. Он был оде'т бе'дно, в фура'жке, в ми'зерном[15] ва'тном пальто' и без перча'ток; но, несмотря' на то, его' невозмо'жно бы'ло, да'же оши'бкой, приня'ть за слугу'.
– Вы от Ива'на Федо'ровича! – спроси'ла я.
– Да-с.
– Войди'те, пожа'луйста.
Вме'сто отве'та он указа'л с како'ю-то гру'стью на свои' намо'кшие сапоги', дава'я знать, что он бои'тся оста'вить следы' на парке'те. Я усмехну'лась.
– Вы прия'тель Ива'на Федо'ровича?
– Да-с.
– Он проси'л взаймы', но не пи'шет, ско'лько. Он вам ничего' не сказа'л?
– Нет-с.
– Он о'чень бо'лен?.. Лежи'т?..
– Да-с.
– А где он тепе'рь живёт?
Он назва'л у'лицу; э'то бы'ло недалеко'. Мы отпра'вились вме'сте.
Дорого'й я с ним загова'ривала, но он отвеча'л односло'жно и как бы не'хотя. Мину'т че'рез пять мы бы'ли у Н**. Н** был худо'жник, два го'да тому' наза'д писа'вший с меня' портре'т по зака'зу для одного' бога'того челове'ка. Я не вида'ла его' уже' с год, и нашла' в о'чень плохи'х обстоя'тельствах. Помеще'ние жа'лкое, голь, сам бо'лен, круго'м никого'. Бедня'га не ожида'л, что я его' навещу', и так обра'довался, что я бы'ла тро'нута. Теа'тр не осо'бенно меня' привлека'л. Я написа'ла мама'н не'сколько строк и отпра'вила с ку'чером, а са'ма оста'лась.
Молодо'й челове'к, кото'рый меня' привёз, посиде'в с на'ми недо'лго, вы'шел.
– Чай сде'лаете, Ясне'в? – сказа'л ему' вслед больно'й.
– Сде'лаю.
Си'дя с Н**, я слы'шала Я'снева во'зле за перегоро'дкой. Он ста'вил там самова'р, раздува'л у'голья и звене'л посу'дой. Пото'м принёс все, что сле'дует, и ушёл.
– Кто э'то? – спроси'ла я Н**.
– Сосе'д, – отвеча'л он. – Добря'к, хо'дит за мной как ня'нька, – и да'лее, на мои' расспро'сы. – Пошёл по учёной ча'сти, да не везёт; тре'тий год без ме'ста, перебива'ется ко`е-ка'к уро'ками, а по ноча'м пи'шет.
– Что ж ты его' оставля'ешь там одного'? Попроси' сюда'. Я хочу' посмотре'ть… Я никогда' не вида'ла таки'х люде'й.
– Ясне'в! Эй! Ясне'в!
– Что? – спроси'л тот, пока'зываясь в дверя'х.
– Что вы там пря'четесь? Приди'те сюда', голу'бчик. Вот, Ю'лия Никола'евна жела'ет на вас посмотре'ть.
Ясне'в, сконфу'женный, вошёл со стака'ном в рука'х и сел поо'даль. Он был дово'льно высо'кого ро'ста, но некраси'в. Несмотря' на то, что'-то располага'ло меня' к нему'; мо'жет быть, жа'лость, потому' что он был тако'й худо'й, бле'дный, похо'ж на му'ченика. Н**, хотя' и больно'й, каза'лся богатырём в сравне'нии с ним и, мо'жет быть потому', разы'грывал покрови'теля… Мы говори'ли ма'ло, Ясне'в осо'бенно, что одна'ко не помеша'ло мне заме'тить, что он умне'е Н**.
Не'сколько раз пото'м я заходи'ла к Н**, что'бы уви'деть его'. Н** э'то заме'тил и стал подшу'чивать; я его' вы'ругала, и мы опя'ть поссо'рились; по'сле чего' я уже' из упря'мства прошла' ка'к-то раз пря'мо к Ясне'ву… Э'то его' удиви'ло; он ду'мал, что я с како'й-нибудь про'сьбой насчёт Н**.
– Ива'на Федо'ровича нет до'ма? – спроси'л он.
– Не зна'ю; я у него' не была'.
– Но… вы… ра'зве не к нему'?