Datasets:
nevmenandr
/
russian-old-orthography-ocr

Dataset card Data Studio Files Community
2
text
stringlengths
0
2.68k
Но Шрамъ, не слушая обычныхъ его сѣтованій, пошелъ на голосъ далѣе. Скоро увидѣлъ онъ подъ деревомъ Божьяго Человѣка и Череваня. Они сидѣли на травѣ по-турецки, поджавъ подъ себя ноги, а передъ ними стоялъ полдникъ съ подкрѣпительнымъ напиткомъ въ мѣдномъ тонкошеемъ кувшинѣ. Божьимъ Человѣкомъ назывался слѣпой кобзарь или бандуристъ, пользовавшійся у козаковъ необыкновеннымъ почтеніемъ, — и не за однѣ пѣсни. Онъ былъ одаренъ, какъ думали, сверхъестественнымъ разумѣніемъ языка всѣхъ травъ и растеній. Каждая былинка въ полѣ, каждая травка въ лѣсу говорила ему, отъ какой болѣзни она помогаетъ. По этому-то онъ исцѣлялъ самыя опасныя раны, и вылѣчивалъ отъ всякихъ болѣзней. Иные приписывали чудесную силу не столько травамъ, которыми онъ обкладывалъ и поилъ больныхъ своихъ, сколько его долгимъ молитвамъ, которыми онъ облегчалъ самыя жестокія страданія. Говорили также, что и пѣсни его дѣйствовали на больныхъ, какъ чары: заслушается человѣкъ его чудныхъ, сладкихъ рѣчей подъ звонъ бандуры, и впадаетъ въ такое забытье, какъ будто душа отдѣлилась отъ тѣла. Онъ не искалъ награды за труды свои, но просилъ пожертвовать что-нибудь для выкупа козаковъ, томившихся въ неволѣ у Турокъ и Татаръ. Многіе такимъ образомъ были обязаны ему своимъ освобожденіемъ; за то не было ему и другаго имени, какъ Божій Человѣкъ. Наружность его вполнѣ соотвѣтствовала этому имени. Съ длинной сѣдой бородой, съ правильными, умными и строгими чертами лица, онъ больше походил на благочестиваго пустынника, нежели на странствующаго козацкаго бояна.
14 ИЗЯЩНАЯ СЛОВЕСНОСТЬ.
Слушатель его, Черевань, былъ человѣкъ изъ разряда людей весьма обыкновенныхъ. Лысая, шарообразная голова, огромное брюхо, или по-малороссійски черево, по которому и прозвали его Череванемъ, руки съ растопырившимися отъ жиру пальцами, веселость и простодушіе въ чертахъ лица — таковъ былъ старый пріятель полковника Шрама. Слушая печальную пѣсню о Берестечской битвѣ, онъ смѣялся самымъ добродушнымъ смѣхомъ; но это происходило не отъ того, чтобъ онъ не сочувствовалъ пѣснѣ: напротивъ, онъ восхищался ею не меньше любого козака, только не умѣлъ иначе выражать чувствъ своихъ, какъ смѣхомъ.
Увидя вдругъ передъ собою Шрама, Черевань вскочилъ съ необыкновенною легкостью на ноги и вскричалъ, картавя на буквѣ р:
— Бгатику! ты ли это, или это твоя душа прилетѣла слушать Божьяго Человѣка? — И обнялъ Шрама, какъ роднаго, давно невиданнаго брата.
Божій Человѣкъ также обрадовался Шраму, и, оставивъ бандуру, поднялся на ноги, чтобъ осязать его. Шрамъ наклонилъ къ нему голову.
— Такъ, такъ, говорилъ слѣпой пѣвецъ, водя рукою по его: — лицу, это нашъ рыцарь, это его шрамы... И борода… Слыхали мы, слыхали, что Господь благословилъ тебя попомъ.
Василь Невольникъ радовался между тѣмъ по своему. Качая грустно головою, онъ только говорилъ: — Боже правый, Боже правый! есть же такіе люди на свѣтѣ!
— Какимъ случаемъ? по волѣ, или по неволѣ? спрашивалъ Шрама Черевань.
— Слава Богу, по волѣ, отвѣчалъ Шрамъ: — прошли тѣ проклятыя времена, когда нашимъ братомъ козакомъ помыкали вельможные пьяницы.
— И прямо ко мнѣ?
— Ну, нѣтъ, не совсѣмъ прямо: есть на свѣтѣ кое-что лучше твоихъ наливокъ. Ѣду въ Кіевъ къ церквамъ божіимъ, къ мощам святымъ. — А тебя жъ, батько, откуда Богъ несетъ? обратился Шрамъ къ Божьему Человѣку.
ЧЕРНАЯ РАДА. 15
— У меня, отвѣчалъ тотъ, — одна дорога по всему свѣту: Блаженни милостивіи, яко тіи помиловани будутъ.
— Такъ, мой батько, такъ, мой добродѣй! сказалъ Василь Невольникъ. — Пускай такъ надъ тобой Господь умилосердится, какъ ты надо мною умилосердился! Три года, не три дня, мучился я на проклятой галерѣ въ турецкой каторгѣ; не думалъ ужо видѣть святорусскаго берега; а ты выпѣлъ своими пѣснями за меня сто дукатовъ, и вотъ опять я на славной Украйнѣ, опять слышу христіанскую рѣчь!
— Не меня благодари, Василь, сказалъ бандуристъ, благодари того, кто не поскупился вынуть изъ гамана ( 1 ) сотню дукатовъ: онъ, а не я, вызволилъ тебя изъ неволи!
— Развѣ жъ я его не благодарю? говорилъ Василь Невольникъ, взглянувъ на Череваня. — Монахи звали меня въ монастырь — я таки и грамотный çeбѣ немножко; козаки звали меня въ Сѣчь — не годъ да и не два отамановалъ я надъ Каневскимъ куренемъ, пока не попался въ проклятую неволю, и всѣ гірла знаю, какъ свои пять пальцевъ; но я ни туда, ни туда не захотѣлъ, а сказалъ: Нѣтъ, братцы, пойду служить тому, кто вызволилъ меня изъ бусурманской неволи; буду у нѣго конюхомъ, буду у него послѣднимъ трубникомъ ( 2 ); пускай знаетъ, что такое благодарность!
Черевань слушалъ его съ видимымъ удовольствіемъ. — Ка’зна'що ты городишь, бгатіку! сказалъ онъ, однакожъ. — Послѣ Корсуни, Пилявцевъ и Збаража ( 3 ), мы червонцы приполами носили. Ну, сядемъ же, сядемъ, гости мои дорогіе, да выпьемъ за здоровье пана Шрама.
И, выпивши, онъ опять обратился къ своему доброму дѣлу: — Что объ этомъ толковать, бгатцы? Когда пришелъ ко мнѣ Божій Человѣкъ, да спѣлъ свою пѣсню про невольниковъ, какъ они погибаютъ тамъ на галерахъ, да расказалъ, что и Василь нашъ тамъ же мучится, — такъ я го-
—
( 1 ) Изъ кошелька.
( 2 ) Истопникомъ. Груба — печь, но не та, въ которой готовятъ пищу: та называется и у Малороссіянъ печью.
( 3 ) Мѣста побѣдъ козацкихъ.
16 ИЗЯЩНАЯ СЛОВЕСНОСТЬ.
товъ былъ послѣднюю сорочку отдать на выкупъ! ей Богу, бгатцы, такъ!
Но тутъ Шрамъ повелъ бесѣду о другомъ. Онъ обратился къ Божьему Человѣку:
— Ну скажи жъ мнѣ, батько, — ты вездѣ странствуешь — что слыхать у васъ за Днѣпромъ?
— Слыхать такое, что лучше и не говорить: межъ козаками никакого ладу: одинъ направо, а другой налѣво.
— А старшина жъ и гетманъ у васъ на что?
— Старшины у насъ много, да некого слушаться.
— Какъ некого? А Сомко?
— Что жъ Сомко? Сомку тоже не даютъ гетьманствовать.
— Какъ же это такъ?
— А такъ, что лукавый искусилъ на гетманство сѣдого старика Васюту Нѣжинскаго. Много козаковъ и на его сторонѣ, сильна его рука и въ царскомъ дворѣ — и тамъ за него стараются. А Сомко, видите, не хочетъ никому придите поклонимся; надѣется взять правдою свое. Вотъ, какъ не стало миру межъ старшими головами, такъ и козаки пошли одинъ противъ другаго. Столкнутся гдѣ-нибудь въ шинкѣ или на дорогѣ: «Чья сторона?» — А ты чья?» — «Васютина.» — «Убирайся жъ къ нечистому, боярскій подножекъ»!» — «Нѣтъ, убирайся ты, Переяславскій крамарь!» Это, видите, противъ того, что у Сомка есть крамныя коморы ( 1 ) въ Переяславѣ. Вотъ и схватятся...
Слушая такой неутѣшительный разсказъ, нашъ Шрамъ и голову повѣсилъ: стѣснили ему сердце эти новости.
— Да постой же! сказалъ онъ, вѣдь Cомка жъ избрали гетманомъ въ Козельцѣ?
— Избрали, и самъ преосвященный Меѳодій былъ тамъ, и приводилъ козаковъ къ присягѣ гетману Сомку; а послѣ опять все разстроилось; а разстроилось, коли хочете знать, отъ Сомковой прямоты, а иные говорятъ — отъ скупости. Ну, я Сомка знаю не за скупаго. Теперь-то онъ казну свою бережетъ крѣпко, только на добрыя дѣла, на общую корысть, а не изъ скупости.
—
( 1 ) Лавки съ товарами.
ЧЕРНАЯ РАДА. 17
— Какое же кому дѣло до его казны? спросилъ угрюмо Шрамъ.
— А такое, какъ и до крамныхъ коморъ. Зависть! Но тутъ вотъ откуда подулъ нехорошій вѣтеръ. Отецъ Меѳодій надѣялся заработать у Сомка за козацкую присягу какую-нибудь сотню червоныхъ на рясу, а Сомку и не въ догадъ. Ну, оно и ничего бы, да тутъ Васюта Золотаренко подвернулся съ искушеніемъ. Водился онъ въ старые годы съ Ляхами, звался у нихъ паномъ Золотаревскимъ, и научился всякому пронырству. Брякнулъ кисою передъ владыкою; тотъ и смастерилъ какую-то грамоту въ Москву ( 1 ),
—
( 1 ) «Лѣтопись Самовидца», изданная Обществомъ Исторіи и Древностей Россійскихъ, очень выразительно говоритъ о недостойныхъ поступкахъ епископа Меѳодія, стр. 35: «Епископъ Меѳодій, который на той радѣ былъ и до присяги приводилъ, также и Васюта, полковникъ Нѣжинскій, описали Сомка гетмана, же (что) конечне по Орду посылаетъ, хотячи измѣнити, что была неправда»; стр. 41: «Епископъ Меѳодій протопопу послалъ, при этихъ же посланныхѣ отъ себе, стараючися о ихъ згубѣ». (т. е. о гибели Сомка и его приверженцевъ). Въ этихъ доносахъ епископъ Меѳодій является ревностнымъ слугою Московскаго правительства и Бруховецкаго, но когда Бруховецкій, 4-ю статьею такъ называемаго Московскаго договора выразилъ желаніе, чтобы въ Кіевъ присылаемы были митрополиты изъ Москвы, онъ началъ бунтовать народъ противъ одного и другаго. Бантышъ-Каменскій выписалъ рѣчь его изъ малороссійскихъ дѣлъ Коллежскаго Архива, и напечаталъ въ своей «Исторіи Малой Россіи» (т. II, стр. 85, изд. 1842). Вотъ она: «Малороссіяне! доколѣ будете повиноваться тирану (т.е. Бруховецкому), посягающему на драгоцѣннѣйшее ваше наслѣдіе, на ваши права, кровію предковъ пріобрѣтенныя? Доколѣ будете терпѣть отъ него безпрестанный обиды и поруганія? Отвѣтствуйте мнѣ: кто даровалъ ему власть назначать начальниковъ вашихъ и лишилъ васъ права избирать ихъ свободными голосами?... Малороссіяне! вы зрите сіи неправды и пребываете въ бездѣйствіи. Уже время сбросить тяжкія оковы, носимыя вами. Да падетъ врагъ спокойствій вашего», и пр. Бруховецкій испугался и употребилъ всѣ средства, чтобы расположить къ себѣ епископа. Тогда Меѳодій оказался явнымъ врагомъ Московскаго правительства. Въ малороссійскихъ дѣлахъ Коллежскаго Архива хранится слѣдующее письмо его къ гетману, противъ котораго онъ недавно еще возстановлялъ народъ: «Для Бога, не плошай. Теперь идетъ торгъ о насъ: хотятъ, взявши за шею, выдать Ляхамъ. Окружай себя болѣе Запорожцами, укрѣпляй также своими людьми порубежные города. Утопающій хватается за бритву для своего спасенія. Безбожный Шереметевъ нынѣ въ тѣсной связи съ Ляхами и Дорошенкомъ. Остерегайся его и Нащокина. Мила мнѣ отчизна. Горе, если поработятъ оную Ляхи и Москали! Лучше смерть, нежели золъ животъ. Страшись имѣть одинакую участь съ Барабашемъ.» (Ист. Мал. Росс. Банг. Кам., т. II, стр. 98.).
ОТД. I. 2
18 ИЗЯЩНАЯ СЛОВЕСНОСТЬ.
а тутъ и по гетманщинѣ пустили говоръ, что Козелецкая рада незаконная. «Надобно, говорятъ, созвать новую, полную раду, на которой бы и войско Запорожское было, да избрать такого гетмана, котораго бы всѣ слушались.» А то Васюта ищетъ себѣ гетманства и не слушается Сомка, а Запорожцы гетманомъ Бруховецкаго зовутъ...
— Бруховецкаго! вскрикнулъ Шрамъ. — А это что еще за проява ( 1 )?
— Проява на весь свѣтъ, сущая сказка, да совершается передъ глазами, такъ по неволѣ повѣришь. Вы знаете Иванца?
— Еще бы не знать чуры Хмѣльницкаго! отвѣчалъ за всѣхъ Шрамъ, который слушалъ разсказъ Божьяго Человѣка съ нетерпѣніемъ, и, казалось, пожиралъ слова его.
— Ну, слыхали вы и про то, что онъ поссорился съ Сомкомъ?
— Слыхали, да что въ этомъ?
— Кажется, Сомко назвалъ Иванца свиньею, что ли? вмѣшался Черевань.
— Не свиньею, а собакою, да еще старою собакою, да еще не на самомъ или тамъ какъ-нибудь подъ веселый часъ, а передъ всею генеральною старшиною, на домашней радѣ у молодаго гетмана!
— Га-га-га! засмѣялся Черевань. Отвѣсилъ соли, нечего сказать!
— Отвѣсилъ соли, да себѣ въ убытокъ.
— Какъ такъ?
— А такъ, что не слѣдовало бы вельможному Сомку задѣвать Иванца. Иванецъ конечно былъ себѣ человѣкъ незнатный, да почетный. Служилъ онъ усердно батьку Богдану; на Дрижиполѣ даже спасъ его отъ вѣрной смерти, самъ попался въ плѣнъ, и принялъ отъ невѣрныхъ много муки. Можетъ быть, и навѣки тамъ бы пропалъ, когда бъ старый Хмѣльницкій не выкунилъ дорогою цѣною.
—
Далѣе Бантышъ-Каменскій разсказываетъ, что епископъ Меѳодій былъ лишенъ епископскаго сана, отправленъ въ Москву и кончилъ жизнь свою подъ стражею. (Тамъ же, стр. 102.)
( 1 ) Чудо, необыкновенное явленіе.
ЧЕРНАЯ РАДА. 19
Въ чести былъ у гетмана Иванецъ, но не бралъ отъ него ни золота, ни уряду ( 1 ). Простенькой, смирненькой былъ себѣ человѣчекъ, и незамѣтно совсѣмъ было его въ домѣ. Ты бъ сказалъ — такъ себѣ служка; а посмотри, въ какомъ почетѣ у ясневельможнаго! Бывало, проживаю въ гетманскомъ дворѣ, такъ и слышу: «Иванець, друже мой вѣрный!» отзывается бывало къ нему покойный гетманъ, подъ веселый часъ, за чаркою. — «Держись, Юрусь, говоритъ, бывало, сыну; держись, Юрусь, Иванцовыхъ совѣтовъ, когда меня не будетъ на свѣтѣ. Это вѣрная душа, онъ тебя не обманетъ.» Ну, Юрусь и держался его совѣтовъ, и что, бывало, скажетъ Иванецъ, то уже свято. А Сомко, сами знаете, доводится дядя Юрусю; его мать была родная сестра Сомкова; вѣдь старый Хмѣль былъ въ первый разъ женатъ на Ганнѣ Сомковнѣ; такъ Сомку и не понравилось, что Иванецъ управляетъ его племянникомъ. Разъ трактовала о чемъ-то старшина у молодаго гетмана, а Иванецъ, прислушавшись къ ихъ бесѣдѣ, и болтнулъ что-то спроста. Ну, а вы знаете Сомка: вспыхнетъ, какъ порохъ. «Пане гетмане! говоритъ, стараго пса непристойно бы мѣшать въ нашу бесѣду.» Вотъ какъ оно было, панове, коли хочете знать. Я самъ случился на то время въ гетманскомъ будинкѣ ( 2 ), и слышалъ всѣ рѣчи своими ушами. При мнѣ же сдѣлалась и тревога ночью, когда Сомко поймалъ Иванца съ ножомъ въ рукѣ возлѣ своей постели. Вотъ и судили его войсковою радою, и присудили отрубить голову. Оно бы такъ и было, панове; да Сомко выдумалъ ему хуже кару : посадить на свинью и провезти по всему Гадячу.
— Га-га-га! захохоталъ отъ всей души Черевань. Котузі по заслузі!
Но Шрамъ сказалъ мрачно: — Что объ этомъ расказывать? Все это мы давно слышали.
— А о томъ слышали, что сдѣлалъ послѣ Иванецъ?
— А что жъ онъ, бгатику, сдѣлалъ? спросилъ Черевань.
—
( 1 ) Должности по службѣ.
( 2 ) Въ хоромахъ.
2*
20 ИЗЯЩНАЯ СЛОВЕСНОСТЬ.
Если бъ я былъ на его мѣстѣ, то, ей Богу, не знаю, что бъ я и дѣлалъ послѣ такого казуса! Какъ тебѣ кажется, Василь?
Василь Невольникъ покачалъ только головою.
— Вотъ что сдѣлалъ Иванецъ: подружился съ нечистымъ; давай деньги копить, давай всякому угождать, кланяться, давай просить у молодаго гетмана почетнаго уряду. Вотъ и сдѣлали его хорунжимъ; да какъ пошелъ Юрусь въ монастырь, такъ Иванецъ — вѣдь у него были отъ скарбницы ключи — подчистилъ все сребро и золото, да на Запорожье. А тамъ сыпнулъ деньгами, такъ Запорожцы за нимъ роемъ: «Иванъ Мартыновичъ! Иванъ Мартыновичъ!» А онъ ледачій со всѣми братается, да обнимается...
— Ну, что же изъ этого? спросилъ нетерпѣливый Шрамъ, между тѣмъ какъ его губы дрожали отъ какой-то страшной мысли.
— А вотъ что: Запорожцы такъ его полюбили, что созвали раду, да и бухъ Иванца кошевымъ!
— Какъ! Иванца кошевымъ отаманомъ!
— Нѣтъ, не Иванца, а Ивана Мартыновича. Теперь уже онъ Иванъ Мартыновичъ Бруховецкій!
— Силы небесныя! вскрикнулъ, схватившись за голову, Шрамъ. Такъ это его-то зовутъ Запорожцы гетманомъ?
— Его, пан’отче, его самаго.