Datasets:
Dataset Viewer
conversations
list | sources
string | references
string | language_pair
string | dataset
string |
|---|---|---|---|---|
[
{
"from": "human",
"value": "Translate the following source text from English into Russian.\nEnglish: Sheila Nirenberg: A prosthetic eye to treat blindness\nTED Talk Subtitles and Transcript: At TEDMED, Sheila Nirenberg shows a bold way to create sight in people with certain kinds of blindness: by hooking into the optic nerve and sending signals from a camera direct to the brain.\nI study how the brain processes information. That is, how it takes information in from the outside world, and converts it into patterns of electrical activity, and then how it uses those patterns to allow you to do things -- to see, hear, to reach for an object. So I'm really a basic scientist, not a clinician, but in the last year and a half I've started to switch over, to use what we've been learning about these patterns of activity to develop prosthetic devices, and what I wanted to do today is show you an example of this. It's really our first foray into this. It's the development of a prosthetic device for treating blindness.\nSo let me start in on that problem. There are 10 million people in the U.S. and many more worldwide who are blind or are facing blindness due to diseases of the retina, diseases like macular degeneration, and there's little that can be done for them. There are some drug treatments, but they're only effective on a small fraction of the population. And so, for the vast majority of patients, their best hope for regaining sight is through prosthetic devices. The problem is that current prosthetics don't work very well. They're still very limited in the vision that they can provide. And so, you know, for example, with these devices, patients can see simple things like bright lights and high contrast edges, not very much more, so nothing close to normal vision has been possible.\nSo what I'm going to tell you about today is a device that we've been working on that I think has the potential to make a difference, to be much more effective, and what I wanted to do is show you how it works. Okay, so let me back up a little bit and show you how a normal retina works first so you can see the problem that we were trying to solve. Here you have a retina. So you have an image, a retina, and a brain. So when you look at something, like this image of this baby's face, it goes into your eye and it lands on your retina, on the front-end cells here, the photoreceptors. Then what happens is the retinal circuitry, the middle part, goes to work on it, and what it does is it performs operations on it, it extracts information from it, and it converts that information into a code. And the code is in the form of these patterns of electrical pulses that get sent up to the brain, and so the key thing is that the image ultimately gets converted into a code. And when I say code, I do literally mean code. Like this pattern of pulses here actually means \"baby's face,\" and so when the brain gets this pattern of pulses, it knows that what was out there was a baby's face, and if it got a different pattern it would know that what was out there was, say, a dog, or another pattern would be a house. Anyway, you get the idea.\nAnd, of course, in real life, it's all dynamic, meaning that it's changing all the time, so the patterns of pulses are changing all the time because the world you're looking at is changing all the time too. So, you know, it's sort of a complicated thing. You have these patterns of pulses coming out of your eye every millisecond telling your brain what it is that you're seeing. So what happens when a person gets a retinal degenerative disease like macular degeneration? What happens is is that, the front-end cells die, the photoreceptors die, and over time, all the cells and the circuits that are connected to them, they die too. Until the only things that you have left are these cells here, the output cells, the ones that send the signals to the brain, but because of all that degeneration they aren't sending any signals anymore. They aren't getting any input, so the person's brain no longer gets any visual information -- that is, he or she is blind.\nSo, a solution to the problem, then, would be to build a device that could mimic the actions of that front-end circuitry and send signals to the retina's output cells, and they can go back to doing their normal job of sending signals to the brain. So this is what we've been working on, and this is what our prosthetic does. So it consists of two parts, what we call an encoder and a transducer. And so the encoder does just what I was saying: it mimics the actions of the front-end circuitry -- so it takes images in and converts them into the retina's code. And then the transducer then makes the output cells send the code on up to the brain, and the result is a retinal prosthetic that can produce normal retinal output. So a completely blind retina, even one with no front-end circuitry at all, no photoreceptors, can now send out normal signals, signals that the brain can understand. So no other device has been able to do this.\nOkay, so I just want to take a sentence or two to say something about the encoder and what it's doing, because it's really the key part and it's sort of interesting and kind of cool. I'm not sure \"cool\" is really the right word, but you know what I mean. So what it's doing is, it's replacing the retinal circuitry, really the guts of the retinal circuitry, with a set of equations, a set of equations that we can implement on a chip. So it's just math. In other words, we're not literally replacing the components of the retina. It's not like we're making a little mini-device for each of the different cell types. We've just abstracted what the retina's doing with a set of equations. And so, in a way, the equations are serving as sort of a codebook. An image comes in, goes through the set of equations, and out comes streams of electrical pulses, just like a normal retina would produce.\nNow let me put my money where my mouth is and show you that we can actually produce normal output, and what the implications of this are. Here are three sets of firing patterns. The top one is from a normal animal, the middle one is from a blind animal that's been treated with this encoder-transducer device, and the bottom one is from a blind animal treated with a standard prosthetic. So the bottom one is the state-of-the-art device that's out there right now, which is basically made up of light detectors, but no encoder. So what we did was we presented movies of everyday things -- people, babies, park benches, you know, regular things happening -- and we recorded the responses from the retinas of these three groups of animals. Now just to orient you, each box is showing the firing patterns of several cells, and just as in the previous slides, each row is a different cell, and I just made the pulses a little bit smaller and thinner so I could show you a long stretch of data.\nSo as you can see, the firing patterns from the blind animal treated with the encoder-transducer really do very closely match the normal firing patterns -- and it's not perfect, but it's pretty good -- and the blind animal treated with the standard prosthetic, the responses really don't. And so with the standard method, the cells do fire, they just don't fire in the normal firing patterns because they don't have the right code. How important is this? What's the potential impact on a patient's ability to see? So I'm just going to show you one bottom-line experiment that answers this, and of course I've got a lot of other data, so if you're interested I'm happy to show more. So the experiment is called a reconstruction experiment. So what we did is we took a moment in time from these recordings and asked, what was the retina seeing at that moment? Can we reconstruct what the retina was seeing from the responses from the firing patterns?\nSo, when we did this for responses from the standard method and from our encoder and transducer. So let me show you, and I'm going to start with the standard method first. So you can see that it's pretty limited, and because the firing patterns aren't in the right code, they're very limited in what they can tell you about what's out there. So you can see that there's something there, but it's not so clear what that something is, and this just sort of circles back to what I was saying in the beginning, that with the standard method, patients can see high-contrast edges, they can see light, but it doesn't easily go further than that. So what was the image? It was a baby's face. So what about with our approach, adding the code? And you can see that it's much better. Not only can you tell that it's a baby's face, but you can tell that it's this baby's face, which is a really challenging task. So on the left is the encoder alone, and on the right is from an actual blind retina, so the encoder and the transducer. But the key one really is the encoder alone, because we can team up the encoder with the different transducer.\nThis is just actually the first one that we tried. I just wanted to say something about the standard method. When this first came out, it was just a really exciting thing, the idea that you even make a blind retina respond at all. But there was this limiting factor, the issue of the code, and how to make the cells respond better, produce normal responses, and so this was our contribution. Now I just want to wrap up, and as I was mentioning earlier of course I have a lot of other data if you're interested, but I just wanted to give this sort of basic idea of being able to communicate with the brain in its language, and the potential power of being able to do that. So it's different from the motor prosthetics where you're communicating from the brain to a device. Here we have to communicate from the outside world into the brain and be understood, and be understood by the brain.\nAnd then the last thing I wanted to say, really, is to emphasize that the idea generalizes. So the same strategy that we used to find the code for the retina we can also use to find the code for other areas, for example, the auditory system and the motor system, so for treating deafness and for motor disorders. So just the same way that we were able to jump over the damaged circuitry in the retina to get to the retina's output cells, we can jump over the damaged circuitry in the cochlea to get the auditory nerve, or jump over damaged areas in the cortex, in the motor cortex, to bridge the gap produced by a stroke.\nI just want to end with a simple message that understanding the code is really, really important, and if we can understand the code, the language of the brain, things become possible that didn't seem obviously possible before. Thank you.\n(Applause).\nRussian:\n"
},
{
"from": "gpt",
"value": "Шейла Ниренберг: Глазной протез для лечения слепоты\nTED Talk Subtitles and Transcript: На TEDMED Шейла Ниренберг представляет смелый способ восстановления зрения у людей с определёнными видами слепоты — путём подсоединения к зрительному нерву и отправки сигналов с камеры непосредственно в мозг.\nЯ изучаю, каким образом мозг перерабатывает информацию. То есть, как он получает информацию из внешнего мира и преобразует её в электрическую активность, и как потом использует её для того, чтобы позволить вам видеть, слышать, брать предметы. Я на самом деле обычный учёный, а не практикующий врач, но в последние полгода я начала переключаться, использовать мои знания о моделях этой активности для создания протезов, и сегодня я хочу показать вам образец одного из них. Это наша первая попытка его создания. Речь идёт о создании протеза для лечения слепоты.\nДавайте начнём с обзора этой проблемы. Около 10 миллионов людей в США и ещё больше по всему миру либо потеряли зрение, либо находятся на грани его потери из-за таких болезней сетчатки, как дегенерация желтого пятна; немного можно сделать для их лечения. Есть медикаментозное лечение, но оно эффективно только для малого процента населения. Поэтому для большинства пациентов надеждой на восстановление зрения являются протезы. Проблема в том, что современные протезы плохо работают. Они всё ещё очень ограничены в способности воссоздавать зрение. Так, мы знаем, что при их помощи пациенты могут видеть простейшие вещи, такие как яркий свет или высококонтрастные края, но не более того, поэтому что-либо, хоть немного похожее на нормальное зрение было невозможным.\nСегодня я расскажу вам об устройстве, над которым мы работаем, которое, на мой взгляд, способно оказать большое влияние и быть намного более эффективным; и я хотела бы показать вам, как оно работает. Позвольте мне на слайдах показать работу нормальной сетчатки, и вы сможете понять проблему, которую мы пытаемся решить. Вот она, сетчатка. Это происходит так: рисунок — сетчатка — мозг. Когда вы смотрите на что-либо, например, на это изображение лица ребёнка, оно попадает в глаз и опускается на сетчатку, на фронтальные клетки, фоторецепторы. Затем компонент сетчатки, её средний слой, начинает работу и проделывает операции с изображением, извлекая из него информацию, преобразовывая её в код. Код представляет собой электрические импульсы, посылаемые в мозг; так, суть процесса в том, что изображение в конце концов преобразуется в код. И, называя его кодом, я буквально имею в виду код. Именно этот набор импульсов означает — «лицо ребёнка», поэтому, когда мозг получает этот набор импульсов, он понимает, что там было именно лицо ребёнка, и если бы он получил другой набор, он бы понял, что там была, скажем, собака, или другой набор означал бы дом. Думаю, идея ясна.\nИ, конечно, в реальной жизни всё это динамично, всё постоянно изменяется, и наборы импульсов меняются непрерывно, ведь созерцаемый вами мир тоже постоянно меняется. Поэтому это довольно сложный процесс. Наборы импульсов выходят из ваших глаз каждую миллисекунду, сообщая мозгу о том, что вы видите. Что же происходит, когда человек страдает дегенеративным заболеванием сетчатки вроде дистрофии жёлтого пятна? Происходит следующее: фронтовые клетки отмирают, фоторецепторы отмирают, и со временем все связанные с ними клетки других слоёв тоже отмирают. Пока не останутся только лишь вот эти клетки, периферические клетки, посылающие сигналы в мозг; но из-за всей этой дистрофии они больше не посылают сигналы. Они ничего не получают на входе, поэтому человеческий мозг больше не получает никакой визуальной информации — одним словом, человек теряет зрение.\nРешением проблемы было бы создание прибора, имитирующего действия фронтального слоя, посылающего сигналы клеткам на выходе сетчатки, чтобы они могли возобновить работу по отправке сигналов в мозг. Вот над чем мы продолжаем работать, и вот как работает наш протез. Он состоит из двух частей, мы называем их кодер и передатчик. Кодер делает буквально следующее: он имитирует действия фронтального слоя сетчатки — принимает изображения и преобразует их в код сетчатки. Затем передатчик заставляет клетки на выходе посылать код в мозг, что в итоге позволяет протезу сетчатки работать как нормальная сетчатка. Так, абсолютно невидящая сетчатка, даже абсолютно без фронтальных клеток и фоторецепторов, способна теперь посылать обычные сигналы, понятные головному мозгу. Ни одно другое устройство не было способно на это.\nХорошо, сейчас я хочу сказать пару слов о кодере и его работе, т.к. это основная часть, она интересная и довольно клёвая. Я не уверена, что «клёвая» — самое подходящее слово, но, надеюсь, вы понимаете, о чём я. Кодер делает следующее: он заменяет центральный слой сетчатки, внутренность сетчатки, набором формул, который мы можем поместить на чип. Это простая математика. Другими словами, мы не буквально заменяем компоненты сетчатки. Мы не делаем мини-устройства для каждого типа клеток. Мы абстрагировали работу сетчатки при помощи формул. Так, в какой-то степени формулы служат в качестве кодовой книги. Изображение попадает внутрь, проходит через набор формул, и на выходе получаются электрические импульсы, которые мы бы получили от здоровой сетчатки.\nПозвольте мне подкрепить мои слова делом и показать вам, что мы на самом деле можем иметь нормальный выход, и какие у этого последствия. Вот три варианта рабочей модели. Первая представляет здоровое животное, средняя — слепое животное после лечения при помощи кодера-передатчика, и нижняя модель представляет слепое животное со стандартным протезом. Нижняя модель — это передовое устройство, используемое в настоящий момент, созданное при помощи фотодатчиков, но без кодера. Мы сделали следующее: мы показали видео повседневных вещей — людей, детей, скамеек в парке, обычных происходящих вещей — и записали реакцию сетчатки у каждой из этих трёх групп животных. Идея такова: каждый прямоугольник показывает рабочую модель нескольких клеток, и, как и на предыдущих слайдах, каждый ряд отвечает за определённую клетку. Я немного уменьшила импульсы и сделала их тоньше, чтобы показать вам длинный участок информации.\nКак вы можете наблюдать, рабочая модель слепого животного с кодером-передатчиком очень похожа на здоровую рабочую модель — она не идеальна, но довольно хороша — модель же слепого животного, имеющего стандартный протез, не имеет такого эффекта. При стандартном методе клетки работают, но не достигают эффекта нормальной рабочей модели, т.к. у них нет нужного кода. Насколько это важно? Насколько это может повлиять на способность пациента видеть? Сейчас я покажу вам один окончательный эксперимент, который отвечает на эти вопросы. Конечно, у меня есть и другая информация, так что если вам интересно, я рада буду её показать. Этот эксперимент называется реконструкцией. Мы взяли один момент из записи и спросили: что именно сетчатка видела в тот момент? Можем ли мы вычислить, что сетчатка видела, исходя из реакции рабочей модели?\nМы проделали это для получения реакции от стандартного метода и от нашего кодера-передатчика. Позвольте показать вам, я начну со стандартного метода. Вы можете видеть, что он довольно ограничен, и поскольку рабочая модель нужный код, она ограничена в представлении того, что мы должны видеть. Вы можете видеть что-то, но изображение абсолютно нечёткое, неясно, что это; это ещё раз подтверждает мои слова вначале: при помощи стандартного метода пациенты могут видеть лишь высококонтрастные края, свет, но не более того. Что же это за изображение? Это лицо ребёнка. Что если мы к нашему методу добавим код? Вы можете видеть значительное улучшение. Вы не только можете различить лицо ребёнка, но и определить, что это лицо именно этого ребёнка, а это довольно сложная задача. Слева находится лишь кодер, справа же — сама незрячая сетчатка, кодер и передатчик. Главным же является кодер, ведь мы можем подсоединить его к другому передатчику.\nЭто всего лишь первый вариант, который мы опробовали. Я бы хотела сказать пару слов о стандартном методе. Когда он только появился, он был потрясающ, мы были рады, что слепая сетчатка может в принципе реагировать. Но нас ограничивало отсутствие кода, мы хотели улучшить реакцию клеток, создать нормальную реакцию, это и стало нашим достижением. В заключение хочу сказать, как я уже упомянула, у меня, конечно, есть много других материалов, если вам интересно; но я бы хотела остановиться на главной идее: мы можем общаться с мозгом на его языке и имеем потенциальную возможность делать это. Это отличается от моторного протеза, в котором общение происходит от мозга к прибору. Здесь нам нужно передавать информацию из внешнего мира в мозг и быть понятыми, мозг должен нас понять.\nПоследнее, о чём я бы хотела сказать, я бы хотела подчеркнуть, что идея может быть обобщена. Так, ту же стратегию, что мы используем при поиске кода для сетчатки, мы можем использовать и при поиске кода для других областей, например, для слухового аппарата и двигательной системы, для лечения глухоты и моторных нарушений. Таким же образом, как мы смогли обойти повреждённую область сетчатки, чтобы добраться до её клеток на выходе, мы можем обойти повреждённую область ушной улитки, чтобы добраться до слухового нерва, или же обойти повреждённые области коры головного мозга в его двигательной зоне, чтобы преодолеть разрыв, вызванный параличом.\nЯ хотела бы закончить этой простой идеей: понимание кода чрезвычайно важно, если мы сможем понять код, язык мозга, станут возможными вещи, абсолютно невозможные прежде. Спасибо.\n(Аплодисменты)"
}
] |
Sheila Nirenberg: A prosthetic eye to treat blindness
TED Talk Subtitles and Transcript: At TEDMED, Sheila Nirenberg shows a bold way to create sight in people with certain kinds of blindness: by hooking into the optic nerve and sending signals from a camera direct to the brain.
I study how the brain processes information. That is, how it takes information in from the outside world, and converts it into patterns of electrical activity, and then how it uses those patterns to allow you to do things -- to see, hear, to reach for an object. So I'm really a basic scientist, not a clinician, but in the last year and a half I've started to switch over, to use what we've been learning about these patterns of activity to develop prosthetic devices, and what I wanted to do today is show you an example of this. It's really our first foray into this. It's the development of a prosthetic device for treating blindness.
So let me start in on that problem. There are 10 million people in the U.S. and many more worldwide who are blind or are facing blindness due to diseases of the retina, diseases like macular degeneration, and there's little that can be done for them. There are some drug treatments, but they're only effective on a small fraction of the population. And so, for the vast majority of patients, their best hope for regaining sight is through prosthetic devices. The problem is that current prosthetics don't work very well. They're still very limited in the vision that they can provide. And so, you know, for example, with these devices, patients can see simple things like bright lights and high contrast edges, not very much more, so nothing close to normal vision has been possible.
So what I'm going to tell you about today is a device that we've been working on that I think has the potential to make a difference, to be much more effective, and what I wanted to do is show you how it works. Okay, so let me back up a little bit and show you how a normal retina works first so you can see the problem that we were trying to solve. Here you have a retina. So you have an image, a retina, and a brain. So when you look at something, like this image of this baby's face, it goes into your eye and it lands on your retina, on the front-end cells here, the photoreceptors. Then what happens is the retinal circuitry, the middle part, goes to work on it, and what it does is it performs operations on it, it extracts information from it, and it converts that information into a code. And the code is in the form of these patterns of electrical pulses that get sent up to the brain, and so the key thing is that the image ultimately gets converted into a code. And when I say code, I do literally mean code. Like this pattern of pulses here actually means "baby's face," and so when the brain gets this pattern of pulses, it knows that what was out there was a baby's face, and if it got a different pattern it would know that what was out there was, say, a dog, or another pattern would be a house. Anyway, you get the idea.
And, of course, in real life, it's all dynamic, meaning that it's changing all the time, so the patterns of pulses are changing all the time because the world you're looking at is changing all the time too. So, you know, it's sort of a complicated thing. You have these patterns of pulses coming out of your eye every millisecond telling your brain what it is that you're seeing. So what happens when a person gets a retinal degenerative disease like macular degeneration? What happens is is that, the front-end cells die, the photoreceptors die, and over time, all the cells and the circuits that are connected to them, they die too. Until the only things that you have left are these cells here, the output cells, the ones that send the signals to the brain, but because of all that degeneration they aren't sending any signals anymore. They aren't getting any input, so the person's brain no longer gets any visual information -- that is, he or she is blind.
So, a solution to the problem, then, would be to build a device that could mimic the actions of that front-end circuitry and send signals to the retina's output cells, and they can go back to doing their normal job of sending signals to the brain. So this is what we've been working on, and this is what our prosthetic does. So it consists of two parts, what we call an encoder and a transducer. And so the encoder does just what I was saying: it mimics the actions of the front-end circuitry -- so it takes images in and converts them into the retina's code. And then the transducer then makes the output cells send the code on up to the brain, and the result is a retinal prosthetic that can produce normal retinal output. So a completely blind retina, even one with no front-end circuitry at all, no photoreceptors, can now send out normal signals, signals that the brain can understand. So no other device has been able to do this.
Okay, so I just want to take a sentence or two to say something about the encoder and what it's doing, because it's really the key part and it's sort of interesting and kind of cool. I'm not sure "cool" is really the right word, but you know what I mean. So what it's doing is, it's replacing the retinal circuitry, really the guts of the retinal circuitry, with a set of equations, a set of equations that we can implement on a chip. So it's just math. In other words, we're not literally replacing the components of the retina. It's not like we're making a little mini-device for each of the different cell types. We've just abstracted what the retina's doing with a set of equations. And so, in a way, the equations are serving as sort of a codebook. An image comes in, goes through the set of equations, and out comes streams of electrical pulses, just like a normal retina would produce.
Now let me put my money where my mouth is and show you that we can actually produce normal output, and what the implications of this are. Here are three sets of firing patterns. The top one is from a normal animal, the middle one is from a blind animal that's been treated with this encoder-transducer device, and the bottom one is from a blind animal treated with a standard prosthetic. So the bottom one is the state-of-the-art device that's out there right now, which is basically made up of light detectors, but no encoder. So what we did was we presented movies of everyday things -- people, babies, park benches, you know, regular things happening -- and we recorded the responses from the retinas of these three groups of animals. Now just to orient you, each box is showing the firing patterns of several cells, and just as in the previous slides, each row is a different cell, and I just made the pulses a little bit smaller and thinner so I could show you a long stretch of data.
So as you can see, the firing patterns from the blind animal treated with the encoder-transducer really do very closely match the normal firing patterns -- and it's not perfect, but it's pretty good -- and the blind animal treated with the standard prosthetic, the responses really don't. And so with the standard method, the cells do fire, they just don't fire in the normal firing patterns because they don't have the right code. How important is this? What's the potential impact on a patient's ability to see? So I'm just going to show you one bottom-line experiment that answers this, and of course I've got a lot of other data, so if you're interested I'm happy to show more. So the experiment is called a reconstruction experiment. So what we did is we took a moment in time from these recordings and asked, what was the retina seeing at that moment? Can we reconstruct what the retina was seeing from the responses from the firing patterns?
So, when we did this for responses from the standard method and from our encoder and transducer. So let me show you, and I'm going to start with the standard method first. So you can see that it's pretty limited, and because the firing patterns aren't in the right code, they're very limited in what they can tell you about what's out there. So you can see that there's something there, but it's not so clear what that something is, and this just sort of circles back to what I was saying in the beginning, that with the standard method, patients can see high-contrast edges, they can see light, but it doesn't easily go further than that. So what was the image? It was a baby's face. So what about with our approach, adding the code? And you can see that it's much better. Not only can you tell that it's a baby's face, but you can tell that it's this baby's face, which is a really challenging task. So on the left is the encoder alone, and on the right is from an actual blind retina, so the encoder and the transducer. But the key one really is the encoder alone, because we can team up the encoder with the different transducer.
This is just actually the first one that we tried. I just wanted to say something about the standard method. When this first came out, it was just a really exciting thing, the idea that you even make a blind retina respond at all. But there was this limiting factor, the issue of the code, and how to make the cells respond better, produce normal responses, and so this was our contribution. Now I just want to wrap up, and as I was mentioning earlier of course I have a lot of other data if you're interested, but I just wanted to give this sort of basic idea of being able to communicate with the brain in its language, and the potential power of being able to do that. So it's different from the motor prosthetics where you're communicating from the brain to a device. Here we have to communicate from the outside world into the brain and be understood, and be understood by the brain.
And then the last thing I wanted to say, really, is to emphasize that the idea generalizes. So the same strategy that we used to find the code for the retina we can also use to find the code for other areas, for example, the auditory system and the motor system, so for treating deafness and for motor disorders. So just the same way that we were able to jump over the damaged circuitry in the retina to get to the retina's output cells, we can jump over the damaged circuitry in the cochlea to get the auditory nerve, or jump over damaged areas in the cortex, in the motor cortex, to bridge the gap produced by a stroke.
I just want to end with a simple message that understanding the code is really, really important, and if we can understand the code, the language of the brain, things become possible that didn't seem obviously possible before. Thank you.
(Applause)
|
Шейла Ниренберг: Глазной протез для лечения слепоты
TED Talk Subtitles and Transcript: На TEDMED Шейла Ниренберг представляет смелый способ восстановления зрения у людей с определёнными видами слепоты — путём подсоединения к зрительному нерву и отправки сигналов с камеры непосредственно в мозг.
Я изучаю, каким образом мозг перерабатывает информацию. То есть, как он получает информацию из внешнего мира и преобразует её в электрическую активность, и как потом использует её для того, чтобы позволить вам видеть, слышать, брать предметы. Я на самом деле обычный учёный, а не практикующий врач, но в последние полгода я начала переключаться, использовать мои знания о моделях этой активности для создания протезов, и сегодня я хочу показать вам образец одного из них. Это наша первая попытка его создания. Речь идёт о создании протеза для лечения слепоты.
Давайте начнём с обзора этой проблемы. Около 10 миллионов людей в США и ещё больше по всему миру либо потеряли зрение, либо находятся на грани его потери из-за таких болезней сетчатки, как дегенерация желтого пятна; немного можно сделать для их лечения. Есть медикаментозное лечение, но оно эффективно только для малого процента населения. Поэтому для большинства пациентов надеждой на восстановление зрения являются протезы. Проблема в том, что современные протезы плохо работают. Они всё ещё очень ограничены в способности воссоздавать зрение. Так, мы знаем, что при их помощи пациенты могут видеть простейшие вещи, такие как яркий свет или высококонтрастные края, но не более того, поэтому что-либо, хоть немного похожее на нормальное зрение было невозможным.
Сегодня я расскажу вам об устройстве, над которым мы работаем, которое, на мой взгляд, способно оказать большое влияние и быть намного более эффективным; и я хотела бы показать вам, как оно работает. Позвольте мне на слайдах показать работу нормальной сетчатки, и вы сможете понять проблему, которую мы пытаемся решить. Вот она, сетчатка. Это происходит так: рисунок — сетчатка — мозг. Когда вы смотрите на что-либо, например, на это изображение лица ребёнка, оно попадает в глаз и опускается на сетчатку, на фронтальные клетки, фоторецепторы. Затем компонент сетчатки, её средний слой, начинает работу и проделывает операции с изображением, извлекая из него информацию, преобразовывая её в код. Код представляет собой электрические импульсы, посылаемые в мозг; так, суть процесса в том, что изображение в конце концов преобразуется в код. И, называя его кодом, я буквально имею в виду код. Именно этот набор импульсов означает — «лицо ребёнка», поэтому, когда мозг получает этот набор импульсов, он понимает, что там было именно лицо ребёнка, и если бы он получил другой набор, он бы понял, что там была, скажем, собака, или другой набор означал бы дом. Думаю, идея ясна.
И, конечно, в реальной жизни всё это динамично, всё постоянно изменяется, и наборы импульсов меняются непрерывно, ведь созерцаемый вами мир тоже постоянно меняется. Поэтому это довольно сложный процесс. Наборы импульсов выходят из ваших глаз каждую миллисекунду, сообщая мозгу о том, что вы видите. Что же происходит, когда человек страдает дегенеративным заболеванием сетчатки вроде дистрофии жёлтого пятна? Происходит следующее: фронтовые клетки отмирают, фоторецепторы отмирают, и со временем все связанные с ними клетки других слоёв тоже отмирают. Пока не останутся только лишь вот эти клетки, периферические клетки, посылающие сигналы в мозг; но из-за всей этой дистрофии они больше не посылают сигналы. Они ничего не получают на входе, поэтому человеческий мозг больше не получает никакой визуальной информации — одним словом, человек теряет зрение.
Решением проблемы было бы создание прибора, имитирующего действия фронтального слоя, посылающего сигналы клеткам на выходе сетчатки, чтобы они могли возобновить работу по отправке сигналов в мозг. Вот над чем мы продолжаем работать, и вот как работает наш протез. Он состоит из двух частей, мы называем их кодер и передатчик. Кодер делает буквально следующее: он имитирует действия фронтального слоя сетчатки — принимает изображения и преобразует их в код сетчатки. Затем передатчик заставляет клетки на выходе посылать код в мозг, что в итоге позволяет протезу сетчатки работать как нормальная сетчатка. Так, абсолютно невидящая сетчатка, даже абсолютно без фронтальных клеток и фоторецепторов, способна теперь посылать обычные сигналы, понятные головному мозгу. Ни одно другое устройство не было способно на это.
Хорошо, сейчас я хочу сказать пару слов о кодере и его работе, т.к. это основная часть, она интересная и довольно клёвая. Я не уверена, что «клёвая» — самое подходящее слово, но, надеюсь, вы понимаете, о чём я. Кодер делает следующее: он заменяет центральный слой сетчатки, внутренность сетчатки, набором формул, который мы можем поместить на чип. Это простая математика. Другими словами, мы не буквально заменяем компоненты сетчатки. Мы не делаем мини-устройства для каждого типа клеток. Мы абстрагировали работу сетчатки при помощи формул. Так, в какой-то степени формулы служат в качестве кодовой книги. Изображение попадает внутрь, проходит через набор формул, и на выходе получаются электрические импульсы, которые мы бы получили от здоровой сетчатки.
Позвольте мне подкрепить мои слова делом и показать вам, что мы на самом деле можем иметь нормальный выход, и какие у этого последствия. Вот три варианта рабочей модели. Первая представляет здоровое животное, средняя — слепое животное после лечения при помощи кодера-передатчика, и нижняя модель представляет слепое животное со стандартным протезом. Нижняя модель — это передовое устройство, используемое в настоящий момент, созданное при помощи фотодатчиков, но без кодера. Мы сделали следующее: мы показали видео повседневных вещей — людей, детей, скамеек в парке, обычных происходящих вещей — и записали реакцию сетчатки у каждой из этих трёх групп животных. Идея такова: каждый прямоугольник показывает рабочую модель нескольких клеток, и, как и на предыдущих слайдах, каждый ряд отвечает за определённую клетку. Я немного уменьшила импульсы и сделала их тоньше, чтобы показать вам длинный участок информации.
Как вы можете наблюдать, рабочая модель слепого животного с кодером-передатчиком очень похожа на здоровую рабочую модель — она не идеальна, но довольно хороша — модель же слепого животного, имеющего стандартный протез, не имеет такого эффекта. При стандартном методе клетки работают, но не достигают эффекта нормальной рабочей модели, т.к. у них нет нужного кода. Насколько это важно? Насколько это может повлиять на способность пациента видеть? Сейчас я покажу вам один окончательный эксперимент, который отвечает на эти вопросы. Конечно, у меня есть и другая информация, так что если вам интересно, я рада буду её показать. Этот эксперимент называется реконструкцией. Мы взяли один момент из записи и спросили: что именно сетчатка видела в тот момент? Можем ли мы вычислить, что сетчатка видела, исходя из реакции рабочей модели?
Мы проделали это для получения реакции от стандартного метода и от нашего кодера-передатчика. Позвольте показать вам, я начну со стандартного метода. Вы можете видеть, что он довольно ограничен, и поскольку рабочая модель нужный код, она ограничена в представлении того, что мы должны видеть. Вы можете видеть что-то, но изображение абсолютно нечёткое, неясно, что это; это ещё раз подтверждает мои слова вначале: при помощи стандартного метода пациенты могут видеть лишь высококонтрастные края, свет, но не более того. Что же это за изображение? Это лицо ребёнка. Что если мы к нашему методу добавим код? Вы можете видеть значительное улучшение. Вы не только можете различить лицо ребёнка, но и определить, что это лицо именно этого ребёнка, а это довольно сложная задача. Слева находится лишь кодер, справа же — сама незрячая сетчатка, кодер и передатчик. Главным же является кодер, ведь мы можем подсоединить его к другому передатчику.
Это всего лишь первый вариант, который мы опробовали. Я бы хотела сказать пару слов о стандартном методе. Когда он только появился, он был потрясающ, мы были рады, что слепая сетчатка может в принципе реагировать. Но нас ограничивало отсутствие кода, мы хотели улучшить реакцию клеток, создать нормальную реакцию, это и стало нашим достижением. В заключение хочу сказать, как я уже упомянула, у меня, конечно, есть много других материалов, если вам интересно; но я бы хотела остановиться на главной идее: мы можем общаться с мозгом на его языке и имеем потенциальную возможность делать это. Это отличается от моторного протеза, в котором общение происходит от мозга к прибору. Здесь нам нужно передавать информацию из внешнего мира в мозг и быть понятыми, мозг должен нас понять.
Последнее, о чём я бы хотела сказать, я бы хотела подчеркнуть, что идея может быть обобщена. Так, ту же стратегию, что мы используем при поиске кода для сетчатки, мы можем использовать и при поиске кода для других областей, например, для слухового аппарата и двигательной системы, для лечения глухоты и моторных нарушений. Таким же образом, как мы смогли обойти повреждённую область сетчатки, чтобы добраться до её клеток на выходе, мы можем обойти повреждённую область ушной улитки, чтобы добраться до слухового нерва, или же обойти повреждённые области коры головного мозга в его двигательной зоне, чтобы преодолеть разрыв, вызванный параличом.
Я хотела бы закончить этой простой идеей: понимание кода чрезвычайно важно, если мы сможем понять код, язык мозга, станут возможными вещи, абсолютно невозможные прежде. Спасибо.
(Аплодисменты)
|
en-ru
|
IWSLT
|
[
{
"from": "human",
"value": "Translate the following source text from English into Russian.\nEnglish: Pavan Sukhdev: Put a value on nature!\nTED Talk Subtitles and Transcript: Every day, we use materials from the earth without thinking, for free. But what if we had to pay for their true value: would it make us more careful about what we use and what we waste? Think of Pavan Sukhdev as nature's banker -- assessing the value of the Earth's assets. Eye-opening charts will make you think differently about the cost of air, water, trees ...\nI'm here to talk to you about the economic invisibility of nature. The bad news is that mother nature's back office isn't working yet, so those invoices don't get issued. But we need to do something about this problem. I began my life as a markets professional and continued to take an interest, but most of my recent effort has been looking at the value of what comes to human beings from nature, and which doesn't get priced by the markets.\nA project called TEEB was started in 2007, and it was launched by a group of environment ministers of the G8+5. And their basic inspiration was a stern review of Lord Stern. They asked themselves a question: If economics could make such a convincing case for early action on climate change, well why can't the same be done for conservation? Why can't an equivalent case be made for nature? And the answer is: Yeah, it can. But it's not that straightforward. Biodiversity, the living fabric of this planet, is not a gas. It exists in many layers, ecosystems, species and genes across many scales -- international, national, local, community -- and doing for nature what Lord Stern and his team did for nature is not that easy.\nAnd yet, we began. We began the project with an interim report, which quickly pulled together a lot of information that had been collected on the subject by many, many researchers. And amongst our compiled results was the startling revelation that, in fact, we were losing natural capital -- the benefits that flow from nature to us. We were losing it at an extraordinary rate -- in fact, of the order of two to four trillion dollars-worth of natural capital. This came out in 2008, which was, of course, around the time that the banking crisis had shown that we had lost financial capital of the order of two and a half trillion dollars. So this was comparable in size to that kind of loss. We then have gone on since to present for [the] international community, for governments, for local governments and for business and for people, for you and me, a whole slew of reports, which were presented at the U.N. last year, which address the economic invisibility of nature and describe what can be done to solve it.\nWhat is this about? A picture that you're familiar with -- the Amazon rainforests. It's a massive store of carbon, it's an amazing store of biodiversity, but what people don't really know is this also is a rain factory. Because the northeastern trade winds, as they go over the Amazonas, effectively gather the water vapor. Something like 20 billion tons per day of water vapor is sucked up by the northeastern trade winds, and eventually precipitates in the form of rain across the La Plata Basin. This rainfall cycle, this rainfall factory, effectively feeds an agricultural economy of the order of 240 billion dollars-worth in Latin America. But the question arises: Okay, so how much do Uruguay, Paraguay, Argentina and indeed the state of Mato Grosso in Brazil pay for that vital input to that economy to the state of Amazonas, which produces that rainfall? And the answer is zilch, exactly zero. That's the economic invisibility of nature. That can't keep going on, because economic incentives and disincentives are very powerful. Economics has become the currency of policy. And unless we address this invisibility, we are going to get the results that we are seeing, which is a gradual degradation and loss of this valuable natural asset.\nIt's not just about the Amazonas, or indeed about rainforests. No matter what level you look at, whether it's at the ecosystem level or at the species level or at the genetic level, we see the same problem again and again. So rainfall cycle and water regulation by rainforests at an ecosystem level. At the species level, it's been estimated that insect-based pollination, bees pollinating fruit and so on, is something like 190 billion dollars-worth. That's something like eight percent of the total agricultural output globally. It completely passes below the radar screen. But when did a bee actually ever give you an invoice? Or for that matter, if you look at the genetic level, 60 percent of medicines were prospected, were found first as molecules in a rainforest or a reef. Once again, most of that doesn't get paid.\nAnd that brings me to another aspect of this, which is, to whom should this get paid? That genetic material probably belonged, if it could belong to anyone, to a local community of poor people who parted with the knowledge that helped the researchers to find the molecule, which then became the medicine. They were the ones that didn't get paid. And if you look at the species level, you saw about fish. Today, the depletion of ocean fisheries is so significant that effectively it is effecting the ability of the poor, the artisanal fisher folk and those who fish for their own livelihoods, to feed their families. Something like a billion people depend on fish, the quantity of fish in the oceans. A billion people depend on fish for their main source for animal protein. And at this rate at which we are losing fish, it is a human problem of enormous dimensions, a health problem of a kind we haven't seen before. And finally, at the ecosystem level, whether it's flood prevention or drought control provided by the forests, or whether it is the ability of poor farmers to go out and gather leaf litter for their cattle and goats, or whether it's the ability of their wives to go and collect fuel wood from the forest, it is actually the poor who depend most on these ecosystem services.\nWe did estimates in our study that for countries like Brazil, India and Indonesia, even though ecosystem services -- these benefits that flow from nature to humanity for free -- they're not very big in percentage terms of GDP -- two, four, eight, 10, 15 percent -- but in these countries, if we measure how much they're worth to the poor, the answers are more like 45 percent, 75 percent, 90 percent. That's the difference. Because these are important benefits for the poor. And you can't really have a proper model for development if at the same time you're destroying or allowing the degradation of the very asset, the most important asset, which is your development asset, that is ecological infrastructure.\nHow bad can things get? Well here a picture of something called the mean species abundance. It's basically a measure of how many tigers, toads, ticks or whatever on average of biomass of various species are around. The green represents the percentage. If you start green, it's like 80 to 100 percent. If it's yellow, it's 40 to 60 percent. And these are percentages versus the original state, so to speak, the pre-industrial era, 1750.\nNow I'm going to show you how business as usual will affect this. And just watch the change in colors in India, China, Europe, sub-Saharan Africa as we move on and consume global biomass at a rate which is actually not going to be able to sustain us. See that again. The only places that remain green -- and that's not good news -- is, in fact, places like the Gobi Desert, like the tundra and like the Sahara. But that doesn't help because there were very few species and volume of biomass there in the first place. This is the challenge. The reason this is happening boils down, in my mind, to one basic problem, which is our inability to perceive the difference between public benefits and private profits. We tend to constantly ignore public wealth simply because it is in the common wealth, it's common goods.\nAnd here's an example from Thailand where we found that, because the value of a mangrove is not that much -- it's about $600 over the life of nine years that this has been measured -- compared to its value as a shrimp farm, which is more like $9,600, there has been a gradual trend to deplete the mangroves and convert them to shrimp farms. But of course, if you look at exactly what those profits are, almost 8,000 of those dollars are, in fact, subsidies. So you compare the two sides of the coin and you find that it's more like 1,200 to 600. That's not that hard.\nBut on the other hand, if you start measuring, how much would it actually cost to restore the land of the shrimp farm back to productive use? Once salt deposition and chemical deposition has had its effects, that answer is more like $12,000 of cost. And if you see the benefits of the mangrove in terms of the storm protection and cyclone protection that you get and in terms of the fisheries, the fish nurseries, that provide fish for the poor, that answer is more like $11,000. So now look at the different lens. If you look at the lens of public wealth as against the lens of private profits, you get a completely different answer, which is clearly conservation makes more sense, and not destruction.\nSo is this just a story from South Thailand? Sorry, this is a global story. And here's what the same calculation looks like, which was done recently -- well I say recently, over the last 10 years -- by a group called TRUCOST. And they calculated for the top 3,000 corporations, what are the externalities? In other words, what are the costs of doing business as usual? This is not illegal stuff, this is basically business as usual, which causes climate-changing emissions, which have an economic cost. It causes pollutants being issued, which have an economic cost, health cost and so on. Use of freshwater. If you drill water to make coke near a village farm, that's not illegal, but yes, it costs the community.\nCan we stop this, and how? I think the first point to make is that we need to recognize natural capital. Basically the stuff of life is natural capital, and we need to recognize and build that into our systems. When we measure GDP as a measure of economic performance at the national level, we don't include our biggest asset at the country level. When we measure corporate performances, we don't include our impacts on nature and what our business costs society. That has to stop. In fact, this was what really inspired my interest in this phase. I began a project way back called the Green Accounting Project. That was in the early 2000s when India was going gung-ho about GDP growth as the means forward -- looking at China with its stellar growths of eight, nine, 10 percent and wondering, why can we do the same? And a few friends of mine and I decided this doesn't make sense. This is going to create more cost to society and more losses. So we decided to do a massive set of calculations and started producing green accounts for India and its states. That's how my interests began and went to the TEEB project. Calculating this at the national level is one thing, and it has begun. And the World Bank has acknowledged this and they've started a project called WAVES -- Wealth Accounting and Valuation of Ecosystem Services.\nBut calculating this at the next level, that means at the business sector level, is important. And actually we've done this with the TEEB project. We've done this for a very difficult case, which was for deforestation in China. This is important, because in China in 1997, the Yellow River actually went dry for nine months causing severe loss of agriculture output and pain and loss to society. Just a year later the Yangtze flooded, causing something like 5,500 deaths. So clearly there was a problem with deforestation. It was associated largely with the construction industry.\nAnd the Chinese government responded sensibly and placed a ban on felling. A retrospective on 40 years shows that if we had accounted for these costs -- the cost of loss of topsoil, the cost of loss of waterways, the lost productivity, the loss to local communities as a result of all these factors, desertification and so on -- those costs are almost twice as much as the market price of timber. So in fact, the price of timber in the Beijing marketplace ought to have been three-times what it was had it reflected the true pain and the costs to the society within China. Of course, after the event one can be wise.\nThe way to do this is to do it on a company basis, to take leadership forward, and to do it for as many important sectors which have a cost, and to disclose these answers. Someone once asked me, \"Who is better or worse, is it Unilever or is it P&G when it comes to their impact on rainforests in Indonesia?\" And I couldn't answer because neither of these companies, good though they are and professional though they are, do not calculate or disclose their externalities.\nBut if we look at companies like PUMA -- Jochen Zeitz, their CEO and chairman, once challenged me at a function, saying that he's going to implement my project before I finish it. Well I think we kind of did it at the same time, but he's done it. He's basically worked the cost to PUMA. PUMA has 2.7 billion dollars of turnover, 300 million dollars of profits, 200 million dollars after tax, 94 million dollars of externalities, cost to business. Now that's not a happy situation for them, but they have the confidence and the courage to come forward and say, \"Here's what we are measuring. We are measuring it because we know that you cannot manage what you do not measure.\"\nThat's an example, I think, for us to look at and for us to draw comfort from. If more companies did this, and if more sectors engaged this as sectors, you could have analysts, business analysts, and you could have people like us and consumers and NGOs actually look and compare the social performance of companies. Today we can't yet do that, but I think the path is laid out. This can be done. And I'm delighted that the Institute of Chartered Accountants in the U.K. has already set up a coalition to do this, an international coalition.\nThe other favorite, if you like, solution for me is the creation of green carbon markets. And by the way, these are my favorites -- externalities calculation and green carbon markets. TEEB has more than a dozen separate groups of solutions including protected area evaluation and payments for ecosystem services and eco-certification and you name it, but these are the favorites. What's green carbon? Today what we have is basically a brown carbon marketplace. It's about energy emissions. The European Union ETS is the main marketplace. It's not doing too well. We've over-issued. A bit like inflation: you over-issue currency, you get what you see, declining prices. But that's all about energy and industry.\nBut what we're missing is also some other emissions like black carbon, that is soot. What we're also missing is blue carbon, which, by the way, is the largest store of carbon -- more than 55 percent. Thankfully, the flux, in other words, the flow of emissions from the ocean to the atmosphere and vice versa, is more or less balanced. In fact, what's being absorbed is something like 25 percent of our emissions, which then leads to acidification or lower alkalinity in oceans. More of that in a minute.\nAnd finally, there's deforestation, and there's emission of methane from agriculture. Green carbon, which is the deforestation and agricultural emissions, and blue carbon together comprise 25 percent of our emissions. We have the means already in our hands, through a structure, through a mechanism, called REDD Plus -- a scheme for the reduced emissions from deforestation and forest degradation. And already Norway has contributed a billion dollars each towards Indonesia and Brazil to implement this Red Plus scheme. So we actually have some movement forward. But the thing is to do a lot more of that.\nWill this solve the problem? Will economics solve everything? Well I'm afraid not. There is an area that is the oceans, coral reefs. As you can see, they cut across the entire globe all the way from Micronesia across Indonesia, Malaysia, India, Madagascar and to the West of the Caribbean. These red dots, these red areas, basically provide the food and livelihood for more than half a billion people. So that's almost an eighth of society. And the sad thing is that, as these coral reefs are lost -- and scientists tell us that any level of carbon dioxide in the atmosphere above 350 parts per million is too dangerous for the survival of these reefs -- we are not only risking the extinction of the entire coral species, the warm water corals, we're not only risking a fourth of all fish species which are in the oceans, but we are risking the very lives and livelihoods of more than 500 million people who live in the developing world in poor countries.\nSo in selecting targets of 450 parts per million and selecting two degrees at the climate negotiations, what we have done is we've made an ethical choice. We've actually kind of made an ethical choice in society to not have coral reefs. Well what I will say to you in parting is that we may have done that. Let's think about it and what it means, but please, let's not do more of that. Because mother nature only has that much in ecological infrastructure and that much natural capital. I don't think we can afford too much of such ethical choices.\nThank you.\n(Applause).\nRussian:\n"
},
{
"from": "gpt",
"value": "Паван Сухдев: У природы есть цена!\nTED Talk Subtitles and Transcript: Каждый день мы используем ресурсы Земли, не раздумывая, бесплатно. А что, если бы мы платили их настоящую цену? Стали бы мы больше следить за тем, что мы истользуем и что тратим понапрасну? Павана Сухдева можно назвать банкиром природы - он определяет цену на природные запасы Земли. Невероятные факты заставят Вас по-новому задуматься о стоимости воздуха, воды, деревьев...\nЯ здесь сегодня, чтобы рассказать Вам об экономической \"невидимости\" природы. Плохая новость заключается в том, что бухгалтерия матушки-природы ещё не работает, так что эти счета не выставляются. Но нам нужно что-то делать по этому поводу. Я начал свою профессиональную деятельность как специалист финансовых рынков и продолжаю интересоваться этой областью, но последнее время мои усилия были направлены на изучение ценности того, что люди получают от природы и что не имеет рыночной цены.\nПроект под названием ТЕЕВ был запущен в 2007 группой министров охраны окружающей среды стран \"большой восьмерки плюс пять\". Их основным источником вдохновления была серьезный пересмотр Лорда Стерна. Они задались вопросом: Если экономика так убедительно обосновала необходимость превентивных мер по борьбе с глобальным потеплением, тогда почему мы не можем сделать то же для охраны природы? Почему такие же аргументы нельзя привести в пользу защиты природы? Ответ прост: можно. Но всё не так просто. Биоразнообразие, живая материя этой планеты, - это не газ. Эта материя состоит из многих слоёв, экосистем, разновидностей и генов во многих маштабах- международном, национальном, локальном, местном - и сделать для природы то, что Лорд Стерн и его команда сделали для климата, не так легко.\nИ всё же мы начали. Мы начали свою работу с предварительного отчёта, в котором мы собрали много информации на эту тему предоставленной многочисленными исследователями. И одним из наших результатов оказалось ошеломляющее открытие - что, в действительности, мы теряем природный капитал - те блага, которые природа дарит нам. Мы теряем его невероятными темпами - а именно, стоимостью порядка двух до четырёх триллионов долларов природного капитала. Этот отчет был подготовлен в 2008 году, в то время, когда, как извесно, финансовый кризис показал, что мы потеряли финансовый капитал стоимостью порядка от двух до четырёх триллионов долларов. Так что это было сопоставимо в размере с таким вот ущербом. С тех пор мы представляем для международного сообщества, для правительств, местных властей, и для бизнеса, обычных людей, для вас и для меня массу отчётов, которые были представлены в ООН в прошлом году, в которых речь идёт об экономической “невидимости” природы. и о том, что можно предпринять, чтобы разрешить эту проблему.\nЧто конкретно я имею ввиду? Все слышали о проблеме тропических лесов Амазонки. Это огромные запасы углерода, это удивительные резервы биоразнообразия, но мало кто знает, что это ещё и фабрика дождя. Потому что северно-восточные пассатные ветра, проходя над Амазонасом, собирают водные пары. Около 20 миллиардов тонн водных паров каждый день впитываются северо-восточными пассатами, и в итоге выпадают в осадок в виде дождя на Лаплатскую низменность. Этот дождевой цикл, эта дождевая фабрика, в итоге питает сельскохозяйственную экономику стоимостью порядка 240 миллиардов долларов в Латинской Америке. Но возникает вопрос: окей, так сколько Уругвай, Парагвай, Аргентина и, наконец, штат Мато Гроссо в Бразилии платят за этот жизненноважный вклад в эту экономику штату Амазонас, который и производит этот дождь? Ответ - ничего, ровно ноль. Вот это и называется экономической \"невидимостью\" природы. Так не может продлжаться дальше, потому что экономические стимулы и анти-стимулы - очень мощная вещь. Экономика стала валютой политики. И если мы не примем меры против этой \"невидимости\", мы получим результаты, которые видим уже сейчас, то есть, постепенную деградацию и потерю этого ценного природного ресурса.\nРечь идёт не только об Амазонасе или о тропических лесах. На каком бы уровне мы ни смотрели: на уровне экосистемы, или на уровне биологического вида, или на генетическом уровне, мы видим одну и ту же проблему. Это дождевой цикл и регулирование воды тропическими лесами на уровне экосистемы. На уровне биологического вида было установлено, что опыление насекомыми, опыление фруктов пчёлами и т. д., стоит что-то около 190 миллиардов долларов. Это около восьми процентов всего мирового сельскохозяйственного производства. И этот факт остаётся абсолютно незамеченным. Вам когда-нибудь хоть одна пчела выставила счёт? Или, раз на то пошло, если посмотреть на генетическом уровне, 60 % медикаментов, которые были изобретены, были найдены сначала как молекулы в тропиках или в рифе. Опять же, большенство из этого не оплачивается.\nИ это приводит меня к ещё одному аспекту, то есть, а кому платить? Генетический материал возможно принадлежал, если он мог кому-то принадлежать, местным общинам бедняков которые поделились знанием, которое помогло исследователям найти эту молекулу, которая впоследствии стала лекарством. Именно им никто и не заплатил. И если смотреть на уровень биологического вида, вы видели, что случилочь с рыбой. Сегодня истощение запасов рыбы в океане настолько значительно, что, фактически, это влияет на способность бедных, мелких рыболовов и тех, кто рыбачит для для собственного пропитания, накормить свои семьи. Около миллиарда людей зависят от рыболовли, количества рыбы в океанах. Миллиард людей зависит от рыбы как основного источника животного белка. И с теми темпами, в которых мы теряем рыбу, это человеческая проблема огромного маштаба, проблема здоровья, с какой мы никогда раньше не сталкивались. И наконец, на уровне экосистемы, смотрим ли мы на предотвращение наводнения или засухи, обеспечиваемое лесами, или на возможность для бедных фермеров собирать опавшие листья для своих коров и коз, или на возможность для их жён собирать дрова для топки в лесу, - именно бедные зависят больше всего от этих услуг экосистемы.\nВ нашем исследовании мы установили, что для таких стран, как Бразилия, Индия и Индонезия, даже если услуги экосистемы -- эти блага, что природа дарит человечеству бесплатно -- они не составляют большой процент ВВП -- два, четыре, восемь, десять, пятнадцать процентов -- но в этих странах, если мы посчитаем, чего они стоят для бедных, ответ будет 45 процентов, 75 процентов, 90 процентов. В этом-то и разница. Потому что это важные блага для бедных. И невозможно вообще-то создать правильную модель развития, в то же время разрушая или допуская деградацию самого запаса, самого важного запаса, который является залогом развития, то есть экологической инфраструктуры.\nНасколько ситуация может ухудшиться? Ну вот вам картина того, что называется \"средняя численность вида\". Это по существу мера того, как много осталось тигров, жаб, клещей и т. д. всреднем от биомассы разных видов. Зелёным обозначено процентное отношение. Если смотрим на зелёный цвет - это около 80 до 100 %. Если жёлтый, это от 40 до 60 %. И эти проценты от того, что было в наличии, грубо говоря, в прединдустриальную эру, 1750 г.\nСейчас я вам покажу как замалчивание проблемы повлияет на это. Просто следите за изменением цветов в Индии, Китае, Европе, Тропической Африке в то время, как мы продолжаем потреблять биомассу мира темпами, непремлемыми для жизнеподдержания. Посмотрите ещё раз. Единственные места, которые остаются зелёными -- и это нехорошо -- это такие места как пустыня Гоби, как тундра и Сахара. Но это мало чем поможет, так как вообще там очень мало видов и изначально маленький объём биомассы. В этом-то и проблема. Причина сводится, как я это себе представляю, к одной простой проблеме, то есть, нашей неспособности осознать разницу между общими благами и частной прибылью. Мы постоянно игнорируем народное благосостояние просто потому, что это общее благосостояние, это общее благо.\nИ вот вам пример из Таиланда где мы нашли, что, так как ценность мангрового дерева небольшая -- около $600 за всю жизнь в девять лет, как было оценено -- по сравнению с оценочной стоимостью креветочной фермы, которую можно создать на месте леса, и ферма оценена около $9,600, появилась тенденция к постепенному уничтожению мангровых деревьев и созданию на их месте креветочных ферм. Ну конечно, если посмотреть на то, что это за прибыль, почти 8,000 из этой суммы -- это, в действительности, субсидии. Так что вы можете сравнить две стороны медали и увидете, что на самом деле это 1,200 к 600. Это не так сложно.\nНо, с другой стороны, если начать измерять сколько же на самом деле это стоит -- восстановить землю креветочной фермы в состояние её продуктивного использования? Когда произошло отложение солей и химических материалов, восстановление будет стоить около $12,000. И если посчитать все выгоды, которые приносят мангровые деревья в виде защиты от ураганов и циклонов, а также для рыбопитомников и рыболовства, что снабжают бедных рыбой, то их ценность повышается до $11,000. Так что посмотрите на это другими глазами. Если смотреть через призму общего блага а не через призму частной прибыли, вы получите совершенно другой ответ, а именно, что охрана природы выгоднее, чем её уничтожение.\nТак что, это только история из Южного Таиланда? К сожалению, эта история всей планеты. И вот как такие же расчёты выглядят, -- сделанные недавно, ну, я имею в виду, в течение последних 10 лет -- проведённые группой под названием TRUCOST. И они подсчитали для 3000 самых крупных корпораций, какие будут внешние последствия их экономической деятельности? Другими словами, сколько будет стоить продолжать все делать так, как раньше? Не делать ничего незаконного, а просто продолжать все делать так, как всегда делали, а именно выбрасывать в атмосферу газы, котрые изменяют климат и имеют экономическую цену. Производство выпускает загрязняющие вещества, которые наносят урон экономике, урон здоровью и т. д. Использование престной воды. Если вы пробурили скважину возле деревни для производства колы, это не противозаконно, но да, это наносит урон местной общине.\nМожем ли мы это остановить, и как? Я думаю, для начала надо признать природный капитал. По сути всё живое - это природный капитал, и нам нужно это осознать и включить в наши системы. Когда мы измеряем ВВП как экономический показатель общенационального уровня, мы не включаем туда самую большую ценность страны. Когда мы измеряем корпоративную деятельность, мы не включаем воздействие на природу и сколько наш бизнес стоит обществу. Это должно прекратится. Вообще, это - то, что действительно меня вдохновляет на этой стадии. Ещё давно я начал проект под названием Green Accounting (Зелёная Бухгалтерия). это было в начале 2000-х годов когда Индия была зациклена на росте своего ВВП как способа опередить других-- смотря на Китай с его ошеломлюящим ростом в 8, 9, 10 % и недоумевая, почему мы не можем так же? И я с парой друзей решили, что это бессмыслица. Это создаст больше затрат для общества и больше потерь. Так мы решили сделать кучу рассчётов и стали производить зелёные расчёты для Индии и её штатов. Вот где начался мой интерес и перешёл в проект TEEB. Рассчитать это на уровне страны - зто одно дело, и это уже начато. И Мировой Банк уже это признал и они начали проэкт под названием WAVES (УПБОУЭ) -- Учёт природных богатств и оценка услуг экосистем.\nНо рассчитать это на следующем уровне, то есть, на уровне бизнеса, вот что важно. И мы действительно это сделали с проектом TEEB Мы взялись за очень сложный случай, потерю лесов в Китае. Это важно, так как в Китае в 1997, Жёлтая река пересохла на 9 месяцев став причиной больших потерь для сельского хозяйства и страданий и потерь для общества. Год спустя река Янцзы вышла из берегов, став причиной около 5,500 смертей. Так что там действительно была проблема с потерей лесов. Это было связано в большой степени с строительной индустрией.\nИ правительство Китая отреагировало разумно и запретило вырубку леса. Оглядываясь 40 лет назад, можно заключить, что если бы мы рассчитали эту стоимость -- стоимость утраты растительного грунта, стоимость утраты водных путей, потерю продуктивности, потери для местных общин в результате всех этих факторов, опустынивание и так далее -- это стоит в два раза больше чем рыночная цена лесоматериалов. Так что, фактически, стоимость лесоматериалов на рынке Пекина должна была быть в три раза выше если бы она отображала реальные страдания и затраты китайского общества. Конечно, сейчас это легко говорить.\nЭто нужно делать на уровне компаний, чтобы продвинуть руководство на шаг вперёд, и сделать это для как можно большего количества важных отраслей, наносящих урон, и обнародовать эти ответы. Кто-то меня однажды спросил: \"Кто лучше или хуже, Unilever или P&G, касательно их влияния на тропические леса в Индонезии?\" И я не смог ответить, потому что ни одна из этих компаний, какими бы хорошими и профессиональными они ни были, не считают или не разглашаают урон природным ресурсам, наносимый их деятельностью.\nНо если мы посмотрим на такие компании, как PUMA -- Йохен Зайтц, их генеранльный директор и председатель правления, однажды бросил мне вызов на приёме, утверждая, что он воплотит мой проект в жизнь до того, как я его закончу. Ну, думаю, мы закончили примерно одновременно, но он это сделал. Он, по сути, просчитал стоимость для PUMA. PUMA имеет объём продаж 2,7 миллиарда долларов, 300 миллионов долларов дохода, 200 миллионов долларов после налогов, 94 миллиона долларов урона природным ресурсам, нанесенного их бизнесом. Это, конечно, не очень хороший расклад для них, но у них хватило уверенности и мужества выйти вперёд и сказать: \"Вот то, что мы измеряем. Мы это измеряем, потому что мы знаем, что невозможно управлять тем, что не измеряешь.\"\nЭто пример, по-моему, на который можно равняться и который для нас - утешение. Если бы больше компаний сделали так, и если бы больше секторов приняли в этом участие, то аналитики, бизнес-аналитики, и обычные люди, и потребители, и общественные организации, могли бы проверять и сравнивать социальные результаты компаний. Сегодня мы не можем ещё это сделать, но, я думаю, дорога уже проложена. Это возможно. И я рад, что Институт дипломированных бухгалтеров в Великобретании уже создал коалициию для этих целей, международную коалицию.\nДругое любимое, если хотите, решение для меня это создание рынков зелёного углерода. И, кстати, это два моих любимых дела -- расчёт наносимого урона и рынки зелёного углерода. TEEB имеет больше десятка разных групп решений в том числе -- оценка заповедных районов и оплата услуг экосистем и эко-сертификация и так далее, но эти мои самые любимые. Что такое зелёный углерод? Сегодня мы имеем, в сущности, рынок коричневого углерода. Речь идёт об энергитических выбросах. Система торговли квотами Европейского Союза - это основной рынок. Дела идут не очень хорошо. Мы выдали слишком много квот. Это как инфляция: напечатаешь слишком много валюты - получишь понижение цен. Но это всё про энергию и индустрию.\nНо что мы не замечаем - это также другие выбросы как чёрный углерод, то есть, сажа. Что мы ещё не затрагиваем - это голубой углерод, который, кстати, является самым большим запасом углерода -- больше 55 %. К счастью, приток, другими словами, поток выбросов из океана в атмосферу и наоборот, более или менее сбалансирован. Фактически, то, что впитывается, это около 25 % наших выбрасов, которые потом ведут к окислению или понижению щелочности в океанах. Я ещё вернусь к этому через минуту.\nИ, наконец, есть вырубка лесов и выбросы метана от сельского хозяйства. Зелёный углевод, то есть, вырубка лесов и выбросы сельского хозяйства, и голубой углерод вместе составляют 25 % наших выбросов. В наших руках уже способ, через структуру, через механизм, называется REDD Plus -- схема уменьшения выбросов от деградации и вырубки лесов. И уже Норвегия дала миллиард долларов Индонезии и Бразилии чтобы внедрить эту схему Red Plus. Так что мы имеем какое-то движение вперёд. Но дело в том, что надо делать больше.\nРешит ли это проблему? Решит ли экономика всё? Боюсь, что нет. Есть районы, такие как океаны, коралловые рифы. Как вы знаете, они пересекают весь земной шар от Микронезии через Индонезию, Малазию, Индию, Мадагаскар и до Запада Каррибских островов. Эти красные точки, эти красные районы, по сути предостовляют еду и средства для жизни для более чем полумиллиарда человек. Это почти одна восьмая общества. Грустно то, что из-за вымирания коралловых рифов -- а учёные говорят нам, что любой уровень углекислого газа в атмосфере, превышающий 350-частиц на миллион слишком опасен для выживания этих рифов -- есть риск не только вымирания целого вида кораллов, тепловодных кораллов, есть риск не только рискуем потерять ¼ всех видов рыбы в океанах, но есть риск жизни и средствам к существоваанию более чем 500 миллионов людей, которые живут в развивающихся бедных странах.\nТак что, выбирая цель достигнуть 450 частиц на миллин и договариваясь о цели в два градуса на переговорах по изменению климата, мы сделали моральный выбор. Мы вообще-то сделали моральный выбор в обществе не иметь коралловых рифов. Ну, что же я вам скажу на прощание - - возможно, мы это сделали. Давайте задумаемся над этим и что это значит, но пожалуйста, давайте больше не будем этого делать. Потому что у матушки-природы есть только ограниченное количество экологической инфраструктуры и природного капитала. Я не думаю, что мы можем себе позволить еще много таких моральных решений.\nСпасибо.\n(Аплодисменты)"
}
] |
Pavan Sukhdev: Put a value on nature!
TED Talk Subtitles and Transcript: Every day, we use materials from the earth without thinking, for free. But what if we had to pay for their true value: would it make us more careful about what we use and what we waste? Think of Pavan Sukhdev as nature's banker -- assessing the value of the Earth's assets. Eye-opening charts will make you think differently about the cost of air, water, trees ...
I'm here to talk to you about the economic invisibility of nature. The bad news is that mother nature's back office isn't working yet, so those invoices don't get issued. But we need to do something about this problem. I began my life as a markets professional and continued to take an interest, but most of my recent effort has been looking at the value of what comes to human beings from nature, and which doesn't get priced by the markets.
A project called TEEB was started in 2007, and it was launched by a group of environment ministers of the G8+5. And their basic inspiration was a stern review of Lord Stern. They asked themselves a question: If economics could make such a convincing case for early action on climate change, well why can't the same be done for conservation? Why can't an equivalent case be made for nature? And the answer is: Yeah, it can. But it's not that straightforward. Biodiversity, the living fabric of this planet, is not a gas. It exists in many layers, ecosystems, species and genes across many scales -- international, national, local, community -- and doing for nature what Lord Stern and his team did for nature is not that easy.
And yet, we began. We began the project with an interim report, which quickly pulled together a lot of information that had been collected on the subject by many, many researchers. And amongst our compiled results was the startling revelation that, in fact, we were losing natural capital -- the benefits that flow from nature to us. We were losing it at an extraordinary rate -- in fact, of the order of two to four trillion dollars-worth of natural capital. This came out in 2008, which was, of course, around the time that the banking crisis had shown that we had lost financial capital of the order of two and a half trillion dollars. So this was comparable in size to that kind of loss. We then have gone on since to present for [the] international community, for governments, for local governments and for business and for people, for you and me, a whole slew of reports, which were presented at the U.N. last year, which address the economic invisibility of nature and describe what can be done to solve it.
What is this about? A picture that you're familiar with -- the Amazon rainforests. It's a massive store of carbon, it's an amazing store of biodiversity, but what people don't really know is this also is a rain factory. Because the northeastern trade winds, as they go over the Amazonas, effectively gather the water vapor. Something like 20 billion tons per day of water vapor is sucked up by the northeastern trade winds, and eventually precipitates in the form of rain across the La Plata Basin. This rainfall cycle, this rainfall factory, effectively feeds an agricultural economy of the order of 240 billion dollars-worth in Latin America. But the question arises: Okay, so how much do Uruguay, Paraguay, Argentina and indeed the state of Mato Grosso in Brazil pay for that vital input to that economy to the state of Amazonas, which produces that rainfall? And the answer is zilch, exactly zero. That's the economic invisibility of nature. That can't keep going on, because economic incentives and disincentives are very powerful. Economics has become the currency of policy. And unless we address this invisibility, we are going to get the results that we are seeing, which is a gradual degradation and loss of this valuable natural asset.
It's not just about the Amazonas, or indeed about rainforests. No matter what level you look at, whether it's at the ecosystem level or at the species level or at the genetic level, we see the same problem again and again. So rainfall cycle and water regulation by rainforests at an ecosystem level. At the species level, it's been estimated that insect-based pollination, bees pollinating fruit and so on, is something like 190 billion dollars-worth. That's something like eight percent of the total agricultural output globally. It completely passes below the radar screen. But when did a bee actually ever give you an invoice? Or for that matter, if you look at the genetic level, 60 percent of medicines were prospected, were found first as molecules in a rainforest or a reef. Once again, most of that doesn't get paid.
And that brings me to another aspect of this, which is, to whom should this get paid? That genetic material probably belonged, if it could belong to anyone, to a local community of poor people who parted with the knowledge that helped the researchers to find the molecule, which then became the medicine. They were the ones that didn't get paid. And if you look at the species level, you saw about fish. Today, the depletion of ocean fisheries is so significant that effectively it is effecting the ability of the poor, the artisanal fisher folk and those who fish for their own livelihoods, to feed their families. Something like a billion people depend on fish, the quantity of fish in the oceans. A billion people depend on fish for their main source for animal protein. And at this rate at which we are losing fish, it is a human problem of enormous dimensions, a health problem of a kind we haven't seen before. And finally, at the ecosystem level, whether it's flood prevention or drought control provided by the forests, or whether it is the ability of poor farmers to go out and gather leaf litter for their cattle and goats, or whether it's the ability of their wives to go and collect fuel wood from the forest, it is actually the poor who depend most on these ecosystem services.
We did estimates in our study that for countries like Brazil, India and Indonesia, even though ecosystem services -- these benefits that flow from nature to humanity for free -- they're not very big in percentage terms of GDP -- two, four, eight, 10, 15 percent -- but in these countries, if we measure how much they're worth to the poor, the answers are more like 45 percent, 75 percent, 90 percent. That's the difference. Because these are important benefits for the poor. And you can't really have a proper model for development if at the same time you're destroying or allowing the degradation of the very asset, the most important asset, which is your development asset, that is ecological infrastructure.
How bad can things get? Well here a picture of something called the mean species abundance. It's basically a measure of how many tigers, toads, ticks or whatever on average of biomass of various species are around. The green represents the percentage. If you start green, it's like 80 to 100 percent. If it's yellow, it's 40 to 60 percent. And these are percentages versus the original state, so to speak, the pre-industrial era, 1750.
Now I'm going to show you how business as usual will affect this. And just watch the change in colors in India, China, Europe, sub-Saharan Africa as we move on and consume global biomass at a rate which is actually not going to be able to sustain us. See that again. The only places that remain green -- and that's not good news -- is, in fact, places like the Gobi Desert, like the tundra and like the Sahara. But that doesn't help because there were very few species and volume of biomass there in the first place. This is the challenge. The reason this is happening boils down, in my mind, to one basic problem, which is our inability to perceive the difference between public benefits and private profits. We tend to constantly ignore public wealth simply because it is in the common wealth, it's common goods.
And here's an example from Thailand where we found that, because the value of a mangrove is not that much -- it's about $600 over the life of nine years that this has been measured -- compared to its value as a shrimp farm, which is more like $9,600, there has been a gradual trend to deplete the mangroves and convert them to shrimp farms. But of course, if you look at exactly what those profits are, almost 8,000 of those dollars are, in fact, subsidies. So you compare the two sides of the coin and you find that it's more like 1,200 to 600. That's not that hard.
But on the other hand, if you start measuring, how much would it actually cost to restore the land of the shrimp farm back to productive use? Once salt deposition and chemical deposition has had its effects, that answer is more like $12,000 of cost. And if you see the benefits of the mangrove in terms of the storm protection and cyclone protection that you get and in terms of the fisheries, the fish nurseries, that provide fish for the poor, that answer is more like $11,000. So now look at the different lens. If you look at the lens of public wealth as against the lens of private profits, you get a completely different answer, which is clearly conservation makes more sense, and not destruction.
So is this just a story from South Thailand? Sorry, this is a global story. And here's what the same calculation looks like, which was done recently -- well I say recently, over the last 10 years -- by a group called TRUCOST. And they calculated for the top 3,000 corporations, what are the externalities? In other words, what are the costs of doing business as usual? This is not illegal stuff, this is basically business as usual, which causes climate-changing emissions, which have an economic cost. It causes pollutants being issued, which have an economic cost, health cost and so on. Use of freshwater. If you drill water to make coke near a village farm, that's not illegal, but yes, it costs the community.
Can we stop this, and how? I think the first point to make is that we need to recognize natural capital. Basically the stuff of life is natural capital, and we need to recognize and build that into our systems. When we measure GDP as a measure of economic performance at the national level, we don't include our biggest asset at the country level. When we measure corporate performances, we don't include our impacts on nature and what our business costs society. That has to stop. In fact, this was what really inspired my interest in this phase. I began a project way back called the Green Accounting Project. That was in the early 2000s when India was going gung-ho about GDP growth as the means forward -- looking at China with its stellar growths of eight, nine, 10 percent and wondering, why can we do the same? And a few friends of mine and I decided this doesn't make sense. This is going to create more cost to society and more losses. So we decided to do a massive set of calculations and started producing green accounts for India and its states. That's how my interests began and went to the TEEB project. Calculating this at the national level is one thing, and it has begun. And the World Bank has acknowledged this and they've started a project called WAVES -- Wealth Accounting and Valuation of Ecosystem Services.
But calculating this at the next level, that means at the business sector level, is important. And actually we've done this with the TEEB project. We've done this for a very difficult case, which was for deforestation in China. This is important, because in China in 1997, the Yellow River actually went dry for nine months causing severe loss of agriculture output and pain and loss to society. Just a year later the Yangtze flooded, causing something like 5,500 deaths. So clearly there was a problem with deforestation. It was associated largely with the construction industry.
And the Chinese government responded sensibly and placed a ban on felling. A retrospective on 40 years shows that if we had accounted for these costs -- the cost of loss of topsoil, the cost of loss of waterways, the lost productivity, the loss to local communities as a result of all these factors, desertification and so on -- those costs are almost twice as much as the market price of timber. So in fact, the price of timber in the Beijing marketplace ought to have been three-times what it was had it reflected the true pain and the costs to the society within China. Of course, after the event one can be wise.
The way to do this is to do it on a company basis, to take leadership forward, and to do it for as many important sectors which have a cost, and to disclose these answers. Someone once asked me, "Who is better or worse, is it Unilever or is it P&G when it comes to their impact on rainforests in Indonesia?" And I couldn't answer because neither of these companies, good though they are and professional though they are, do not calculate or disclose their externalities.
But if we look at companies like PUMA -- Jochen Zeitz, their CEO and chairman, once challenged me at a function, saying that he's going to implement my project before I finish it. Well I think we kind of did it at the same time, but he's done it. He's basically worked the cost to PUMA. PUMA has 2.7 billion dollars of turnover, 300 million dollars of profits, 200 million dollars after tax, 94 million dollars of externalities, cost to business. Now that's not a happy situation for them, but they have the confidence and the courage to come forward and say, "Here's what we are measuring. We are measuring it because we know that you cannot manage what you do not measure."
That's an example, I think, for us to look at and for us to draw comfort from. If more companies did this, and if more sectors engaged this as sectors, you could have analysts, business analysts, and you could have people like us and consumers and NGOs actually look and compare the social performance of companies. Today we can't yet do that, but I think the path is laid out. This can be done. And I'm delighted that the Institute of Chartered Accountants in the U.K. has already set up a coalition to do this, an international coalition.
The other favorite, if you like, solution for me is the creation of green carbon markets. And by the way, these are my favorites -- externalities calculation and green carbon markets. TEEB has more than a dozen separate groups of solutions including protected area evaluation and payments for ecosystem services and eco-certification and you name it, but these are the favorites. What's green carbon? Today what we have is basically a brown carbon marketplace. It's about energy emissions. The European Union ETS is the main marketplace. It's not doing too well. We've over-issued. A bit like inflation: you over-issue currency, you get what you see, declining prices. But that's all about energy and industry.
But what we're missing is also some other emissions like black carbon, that is soot. What we're also missing is blue carbon, which, by the way, is the largest store of carbon -- more than 55 percent. Thankfully, the flux, in other words, the flow of emissions from the ocean to the atmosphere and vice versa, is more or less balanced. In fact, what's being absorbed is something like 25 percent of our emissions, which then leads to acidification or lower alkalinity in oceans. More of that in a minute.
And finally, there's deforestation, and there's emission of methane from agriculture. Green carbon, which is the deforestation and agricultural emissions, and blue carbon together comprise 25 percent of our emissions. We have the means already in our hands, through a structure, through a mechanism, called REDD Plus -- a scheme for the reduced emissions from deforestation and forest degradation. And already Norway has contributed a billion dollars each towards Indonesia and Brazil to implement this Red Plus scheme. So we actually have some movement forward. But the thing is to do a lot more of that.
Will this solve the problem? Will economics solve everything? Well I'm afraid not. There is an area that is the oceans, coral reefs. As you can see, they cut across the entire globe all the way from Micronesia across Indonesia, Malaysia, India, Madagascar and to the West of the Caribbean. These red dots, these red areas, basically provide the food and livelihood for more than half a billion people. So that's almost an eighth of society. And the sad thing is that, as these coral reefs are lost -- and scientists tell us that any level of carbon dioxide in the atmosphere above 350 parts per million is too dangerous for the survival of these reefs -- we are not only risking the extinction of the entire coral species, the warm water corals, we're not only risking a fourth of all fish species which are in the oceans, but we are risking the very lives and livelihoods of more than 500 million people who live in the developing world in poor countries.
So in selecting targets of 450 parts per million and selecting two degrees at the climate negotiations, what we have done is we've made an ethical choice. We've actually kind of made an ethical choice in society to not have coral reefs. Well what I will say to you in parting is that we may have done that. Let's think about it and what it means, but please, let's not do more of that. Because mother nature only has that much in ecological infrastructure and that much natural capital. I don't think we can afford too much of such ethical choices.
Thank you.
(Applause)
|
Паван Сухдев: У природы есть цена!
TED Talk Subtitles and Transcript: Каждый день мы используем ресурсы Земли, не раздумывая, бесплатно. А что, если бы мы платили их настоящую цену? Стали бы мы больше следить за тем, что мы истользуем и что тратим понапрасну? Павана Сухдева можно назвать банкиром природы - он определяет цену на природные запасы Земли. Невероятные факты заставят Вас по-новому задуматься о стоимости воздуха, воды, деревьев...
Я здесь сегодня, чтобы рассказать Вам об экономической "невидимости" природы. Плохая новость заключается в том, что бухгалтерия матушки-природы ещё не работает, так что эти счета не выставляются. Но нам нужно что-то делать по этому поводу. Я начал свою профессиональную деятельность как специалист финансовых рынков и продолжаю интересоваться этой областью, но последнее время мои усилия были направлены на изучение ценности того, что люди получают от природы и что не имеет рыночной цены.
Проект под названием ТЕЕВ был запущен в 2007 группой министров охраны окружающей среды стран "большой восьмерки плюс пять". Их основным источником вдохновления была серьезный пересмотр Лорда Стерна. Они задались вопросом: Если экономика так убедительно обосновала необходимость превентивных мер по борьбе с глобальным потеплением, тогда почему мы не можем сделать то же для охраны природы? Почему такие же аргументы нельзя привести в пользу защиты природы? Ответ прост: можно. Но всё не так просто. Биоразнообразие, живая материя этой планеты, - это не газ. Эта материя состоит из многих слоёв, экосистем, разновидностей и генов во многих маштабах- международном, национальном, локальном, местном - и сделать для природы то, что Лорд Стерн и его команда сделали для климата, не так легко.
И всё же мы начали. Мы начали свою работу с предварительного отчёта, в котором мы собрали много информации на эту тему предоставленной многочисленными исследователями. И одним из наших результатов оказалось ошеломляющее открытие - что, в действительности, мы теряем природный капитал - те блага, которые природа дарит нам. Мы теряем его невероятными темпами - а именно, стоимостью порядка двух до четырёх триллионов долларов природного капитала. Этот отчет был подготовлен в 2008 году, в то время, когда, как извесно, финансовый кризис показал, что мы потеряли финансовый капитал стоимостью порядка от двух до четырёх триллионов долларов. Так что это было сопоставимо в размере с таким вот ущербом. С тех пор мы представляем для международного сообщества, для правительств, местных властей, и для бизнеса, обычных людей, для вас и для меня массу отчётов, которые были представлены в ООН в прошлом году, в которых речь идёт об экономической “невидимости” природы. и о том, что можно предпринять, чтобы разрешить эту проблему.
Что конкретно я имею ввиду? Все слышали о проблеме тропических лесов Амазонки. Это огромные запасы углерода, это удивительные резервы биоразнообразия, но мало кто знает, что это ещё и фабрика дождя. Потому что северно-восточные пассатные ветра, проходя над Амазонасом, собирают водные пары. Около 20 миллиардов тонн водных паров каждый день впитываются северо-восточными пассатами, и в итоге выпадают в осадок в виде дождя на Лаплатскую низменность. Этот дождевой цикл, эта дождевая фабрика, в итоге питает сельскохозяйственную экономику стоимостью порядка 240 миллиардов долларов в Латинской Америке. Но возникает вопрос: окей, так сколько Уругвай, Парагвай, Аргентина и, наконец, штат Мато Гроссо в Бразилии платят за этот жизненноважный вклад в эту экономику штату Амазонас, который и производит этот дождь? Ответ - ничего, ровно ноль. Вот это и называется экономической "невидимостью" природы. Так не может продлжаться дальше, потому что экономические стимулы и анти-стимулы - очень мощная вещь. Экономика стала валютой политики. И если мы не примем меры против этой "невидимости", мы получим результаты, которые видим уже сейчас, то есть, постепенную деградацию и потерю этого ценного природного ресурса.
Речь идёт не только об Амазонасе или о тропических лесах. На каком бы уровне мы ни смотрели: на уровне экосистемы, или на уровне биологического вида, или на генетическом уровне, мы видим одну и ту же проблему. Это дождевой цикл и регулирование воды тропическими лесами на уровне экосистемы. На уровне биологического вида было установлено, что опыление насекомыми, опыление фруктов пчёлами и т. д., стоит что-то около 190 миллиардов долларов. Это около восьми процентов всего мирового сельскохозяйственного производства. И этот факт остаётся абсолютно незамеченным. Вам когда-нибудь хоть одна пчела выставила счёт? Или, раз на то пошло, если посмотреть на генетическом уровне, 60 % медикаментов, которые были изобретены, были найдены сначала как молекулы в тропиках или в рифе. Опять же, большенство из этого не оплачивается.
И это приводит меня к ещё одному аспекту, то есть, а кому платить? Генетический материал возможно принадлежал, если он мог кому-то принадлежать, местным общинам бедняков которые поделились знанием, которое помогло исследователям найти эту молекулу, которая впоследствии стала лекарством. Именно им никто и не заплатил. И если смотреть на уровень биологического вида, вы видели, что случилочь с рыбой. Сегодня истощение запасов рыбы в океане настолько значительно, что, фактически, это влияет на способность бедных, мелких рыболовов и тех, кто рыбачит для для собственного пропитания, накормить свои семьи. Около миллиарда людей зависят от рыболовли, количества рыбы в океанах. Миллиард людей зависит от рыбы как основного источника животного белка. И с теми темпами, в которых мы теряем рыбу, это человеческая проблема огромного маштаба, проблема здоровья, с какой мы никогда раньше не сталкивались. И наконец, на уровне экосистемы, смотрим ли мы на предотвращение наводнения или засухи, обеспечиваемое лесами, или на возможность для бедных фермеров собирать опавшие листья для своих коров и коз, или на возможность для их жён собирать дрова для топки в лесу, - именно бедные зависят больше всего от этих услуг экосистемы.
В нашем исследовании мы установили, что для таких стран, как Бразилия, Индия и Индонезия, даже если услуги экосистемы -- эти блага, что природа дарит человечеству бесплатно -- они не составляют большой процент ВВП -- два, четыре, восемь, десять, пятнадцать процентов -- но в этих странах, если мы посчитаем, чего они стоят для бедных, ответ будет 45 процентов, 75 процентов, 90 процентов. В этом-то и разница. Потому что это важные блага для бедных. И невозможно вообще-то создать правильную модель развития, в то же время разрушая или допуская деградацию самого запаса, самого важного запаса, который является залогом развития, то есть экологической инфраструктуры.
Насколько ситуация может ухудшиться? Ну вот вам картина того, что называется "средняя численность вида". Это по существу мера того, как много осталось тигров, жаб, клещей и т. д. всреднем от биомассы разных видов. Зелёным обозначено процентное отношение. Если смотрим на зелёный цвет - это около 80 до 100 %. Если жёлтый, это от 40 до 60 %. И эти проценты от того, что было в наличии, грубо говоря, в прединдустриальную эру, 1750 г.
Сейчас я вам покажу как замалчивание проблемы повлияет на это. Просто следите за изменением цветов в Индии, Китае, Европе, Тропической Африке в то время, как мы продолжаем потреблять биомассу мира темпами, непремлемыми для жизнеподдержания. Посмотрите ещё раз. Единственные места, которые остаются зелёными -- и это нехорошо -- это такие места как пустыня Гоби, как тундра и Сахара. Но это мало чем поможет, так как вообще там очень мало видов и изначально маленький объём биомассы. В этом-то и проблема. Причина сводится, как я это себе представляю, к одной простой проблеме, то есть, нашей неспособности осознать разницу между общими благами и частной прибылью. Мы постоянно игнорируем народное благосостояние просто потому, что это общее благосостояние, это общее благо.
И вот вам пример из Таиланда где мы нашли, что, так как ценность мангрового дерева небольшая -- около $600 за всю жизнь в девять лет, как было оценено -- по сравнению с оценочной стоимостью креветочной фермы, которую можно создать на месте леса, и ферма оценена около $9,600, появилась тенденция к постепенному уничтожению мангровых деревьев и созданию на их месте креветочных ферм. Ну конечно, если посмотреть на то, что это за прибыль, почти 8,000 из этой суммы -- это, в действительности, субсидии. Так что вы можете сравнить две стороны медали и увидете, что на самом деле это 1,200 к 600. Это не так сложно.
Но, с другой стороны, если начать измерять сколько же на самом деле это стоит -- восстановить землю креветочной фермы в состояние её продуктивного использования? Когда произошло отложение солей и химических материалов, восстановление будет стоить около $12,000. И если посчитать все выгоды, которые приносят мангровые деревья в виде защиты от ураганов и циклонов, а также для рыбопитомников и рыболовства, что снабжают бедных рыбой, то их ценность повышается до $11,000. Так что посмотрите на это другими глазами. Если смотреть через призму общего блага а не через призму частной прибыли, вы получите совершенно другой ответ, а именно, что охрана природы выгоднее, чем её уничтожение.
Так что, это только история из Южного Таиланда? К сожалению, эта история всей планеты. И вот как такие же расчёты выглядят, -- сделанные недавно, ну, я имею в виду, в течение последних 10 лет -- проведённые группой под названием TRUCOST. И они подсчитали для 3000 самых крупных корпораций, какие будут внешние последствия их экономической деятельности? Другими словами, сколько будет стоить продолжать все делать так, как раньше? Не делать ничего незаконного, а просто продолжать все делать так, как всегда делали, а именно выбрасывать в атмосферу газы, котрые изменяют климат и имеют экономическую цену. Производство выпускает загрязняющие вещества, которые наносят урон экономике, урон здоровью и т. д. Использование престной воды. Если вы пробурили скважину возле деревни для производства колы, это не противозаконно, но да, это наносит урон местной общине.
Можем ли мы это остановить, и как? Я думаю, для начала надо признать природный капитал. По сути всё живое - это природный капитал, и нам нужно это осознать и включить в наши системы. Когда мы измеряем ВВП как экономический показатель общенационального уровня, мы не включаем туда самую большую ценность страны. Когда мы измеряем корпоративную деятельность, мы не включаем воздействие на природу и сколько наш бизнес стоит обществу. Это должно прекратится. Вообще, это - то, что действительно меня вдохновляет на этой стадии. Ещё давно я начал проект под названием Green Accounting (Зелёная Бухгалтерия). это было в начале 2000-х годов когда Индия была зациклена на росте своего ВВП как способа опередить других-- смотря на Китай с его ошеломлюящим ростом в 8, 9, 10 % и недоумевая, почему мы не можем так же? И я с парой друзей решили, что это бессмыслица. Это создаст больше затрат для общества и больше потерь. Так мы решили сделать кучу рассчётов и стали производить зелёные расчёты для Индии и её штатов. Вот где начался мой интерес и перешёл в проект TEEB. Рассчитать это на уровне страны - зто одно дело, и это уже начато. И Мировой Банк уже это признал и они начали проэкт под названием WAVES (УПБОУЭ) -- Учёт природных богатств и оценка услуг экосистем.
Но рассчитать это на следующем уровне, то есть, на уровне бизнеса, вот что важно. И мы действительно это сделали с проектом TEEB Мы взялись за очень сложный случай, потерю лесов в Китае. Это важно, так как в Китае в 1997, Жёлтая река пересохла на 9 месяцев став причиной больших потерь для сельского хозяйства и страданий и потерь для общества. Год спустя река Янцзы вышла из берегов, став причиной около 5,500 смертей. Так что там действительно была проблема с потерей лесов. Это было связано в большой степени с строительной индустрией.
И правительство Китая отреагировало разумно и запретило вырубку леса. Оглядываясь 40 лет назад, можно заключить, что если бы мы рассчитали эту стоимость -- стоимость утраты растительного грунта, стоимость утраты водных путей, потерю продуктивности, потери для местных общин в результате всех этих факторов, опустынивание и так далее -- это стоит в два раза больше чем рыночная цена лесоматериалов. Так что, фактически, стоимость лесоматериалов на рынке Пекина должна была быть в три раза выше если бы она отображала реальные страдания и затраты китайского общества. Конечно, сейчас это легко говорить.
Это нужно делать на уровне компаний, чтобы продвинуть руководство на шаг вперёд, и сделать это для как можно большего количества важных отраслей, наносящих урон, и обнародовать эти ответы. Кто-то меня однажды спросил: "Кто лучше или хуже, Unilever или P&G, касательно их влияния на тропические леса в Индонезии?" И я не смог ответить, потому что ни одна из этих компаний, какими бы хорошими и профессиональными они ни были, не считают или не разглашаают урон природным ресурсам, наносимый их деятельностью.
Но если мы посмотрим на такие компании, как PUMA -- Йохен Зайтц, их генеранльный директор и председатель правления, однажды бросил мне вызов на приёме, утверждая, что он воплотит мой проект в жизнь до того, как я его закончу. Ну, думаю, мы закончили примерно одновременно, но он это сделал. Он, по сути, просчитал стоимость для PUMA. PUMA имеет объём продаж 2,7 миллиарда долларов, 300 миллионов долларов дохода, 200 миллионов долларов после налогов, 94 миллиона долларов урона природным ресурсам, нанесенного их бизнесом. Это, конечно, не очень хороший расклад для них, но у них хватило уверенности и мужества выйти вперёд и сказать: "Вот то, что мы измеряем. Мы это измеряем, потому что мы знаем, что невозможно управлять тем, что не измеряешь."
Это пример, по-моему, на который можно равняться и который для нас - утешение. Если бы больше компаний сделали так, и если бы больше секторов приняли в этом участие, то аналитики, бизнес-аналитики, и обычные люди, и потребители, и общественные организации, могли бы проверять и сравнивать социальные результаты компаний. Сегодня мы не можем ещё это сделать, но, я думаю, дорога уже проложена. Это возможно. И я рад, что Институт дипломированных бухгалтеров в Великобретании уже создал коалициию для этих целей, международную коалицию.
Другое любимое, если хотите, решение для меня это создание рынков зелёного углерода. И, кстати, это два моих любимых дела -- расчёт наносимого урона и рынки зелёного углерода. TEEB имеет больше десятка разных групп решений в том числе -- оценка заповедных районов и оплата услуг экосистем и эко-сертификация и так далее, но эти мои самые любимые. Что такое зелёный углерод? Сегодня мы имеем, в сущности, рынок коричневого углерода. Речь идёт об энергитических выбросах. Система торговли квотами Европейского Союза - это основной рынок. Дела идут не очень хорошо. Мы выдали слишком много квот. Это как инфляция: напечатаешь слишком много валюты - получишь понижение цен. Но это всё про энергию и индустрию.
Но что мы не замечаем - это также другие выбросы как чёрный углерод, то есть, сажа. Что мы ещё не затрагиваем - это голубой углерод, который, кстати, является самым большим запасом углерода -- больше 55 %. К счастью, приток, другими словами, поток выбросов из океана в атмосферу и наоборот, более или менее сбалансирован. Фактически, то, что впитывается, это около 25 % наших выбрасов, которые потом ведут к окислению или понижению щелочности в океанах. Я ещё вернусь к этому через минуту.
И, наконец, есть вырубка лесов и выбросы метана от сельского хозяйства. Зелёный углевод, то есть, вырубка лесов и выбросы сельского хозяйства, и голубой углерод вместе составляют 25 % наших выбросов. В наших руках уже способ, через структуру, через механизм, называется REDD Plus -- схема уменьшения выбросов от деградации и вырубки лесов. И уже Норвегия дала миллиард долларов Индонезии и Бразилии чтобы внедрить эту схему Red Plus. Так что мы имеем какое-то движение вперёд. Но дело в том, что надо делать больше.
Решит ли это проблему? Решит ли экономика всё? Боюсь, что нет. Есть районы, такие как океаны, коралловые рифы. Как вы знаете, они пересекают весь земной шар от Микронезии через Индонезию, Малазию, Индию, Мадагаскар и до Запада Каррибских островов. Эти красные точки, эти красные районы, по сути предостовляют еду и средства для жизни для более чем полумиллиарда человек. Это почти одна восьмая общества. Грустно то, что из-за вымирания коралловых рифов -- а учёные говорят нам, что любой уровень углекислого газа в атмосфере, превышающий 350-частиц на миллион слишком опасен для выживания этих рифов -- есть риск не только вымирания целого вида кораллов, тепловодных кораллов, есть риск не только рискуем потерять ¼ всех видов рыбы в океанах, но есть риск жизни и средствам к существоваанию более чем 500 миллионов людей, которые живут в развивающихся бедных странах.
Так что, выбирая цель достигнуть 450 частиц на миллин и договариваясь о цели в два градуса на переговорах по изменению климата, мы сделали моральный выбор. Мы вообще-то сделали моральный выбор в обществе не иметь коралловых рифов. Ну, что же я вам скажу на прощание - - возможно, мы это сделали. Давайте задумаемся над этим и что это значит, но пожалуйста, давайте больше не будем этого делать. Потому что у матушки-природы есть только ограниченное количество экологической инфраструктуры и природного капитала. Я не думаю, что мы можем себе позволить еще много таких моральных решений.
Спасибо.
(Аплодисменты)
|
en-ru
|
IWSLT
|
[{"from":"human","value":"Translate the following source text from English into Russian.\nEnglish: R(...TRUNCATED) | "Robert Thurman: Expanding your circle of compassion\nTED Talk Subtitles and Transcript: It’s hard(...TRUNCATED) | "Роберт Турман: Расширение круга сочувствия\nTED Talk Subtitles(...TRUNCATED) |
en-ru
|
IWSLT
|
[{"from":"human","value":"Translate the following source text from English into Russian.\nEnglish: B(...TRUNCATED) | "Bahia Shehab: A thousand times no\nTED Talk Subtitles and Transcript: Art historian Bahia Shehab ha(...TRUNCATED) | "Бахия Шехаб: Тысячу раз «нет»\nTED Talk Subtitles and Transcript: Иску(...TRUNCATED) |
en-ru
|
IWSLT
|
[{"from":"human","value":"Translate the following source text from English into Russian.\nEnglish: J(...TRUNCATED) | "Julia Sweeney: It's time for \"The Talk\"\nTED Talk Subtitles and Transcript: Despite her best effo(...TRUNCATED) | "Джулия Свини ведёт «разговор»\nTED Talk Subtitles and Transcript: Нес(...TRUNCATED) |
en-ru
|
IWSLT
|
[{"from":"human","value":"Translate the following source text from English into Russian.\nEnglish: P(...TRUNCATED) | "Pico Iyer: The art of stillness\nTED Talk Subtitles and Transcript: The place that travel writer Pi(...TRUNCATED) | "Пико Айер: Искусство взять паузу\nTED Talk Subtitles and Transcript: К(...TRUNCATED) |
en-ru
|
IWSLT
|
[{"from":"human","value":"Translate the following source text from English into Russian.\nEnglish: W(...TRUNCATED) | "Wes Moore: How to talk to veterans about the war\nTED Talk Subtitles and Transcript: Wes Moore join(...TRUNCATED) | "Вес Мур: Как говорить о войне с ветеранами\nTED Talk Subtitles an(...TRUNCATED) |
en-ru
|
IWSLT
|
[{"from":"human","value":"Translate the following source text from English into Russian.\nEnglish: L(...TRUNCATED) | "Ludwick Marishane: A bath without water\nTED Talk Subtitles and Transcript: If you had to walk a mi(...TRUNCATED) | "Людвик Маришани: Купание без воды\nTED Talk Subtitles and Transcript: (...TRUNCATED) |
en-ru
|
IWSLT
|
[{"from":"human","value":"Translate the following source text from English into Russian.\nEnglish: Y(...TRUNCATED) | "Yves Behar: A supercharged motorcycle design\nTED Talk Subtitles and Transcript: Yves Behar and For(...TRUNCATED) | "Проект сверхнагнетенного мотоцикла Ивса Бехара\nTED Talk (...TRUNCATED) |
en-ru
|
IWSLT
|
[{"from":"human","value":"Translate the following source text from English into Russian.\nEnglish: S(...TRUNCATED) | "Sebastian Seung: I am my connectome\nTED Talk Subtitles and Transcript: Sebastian Seung is mapping (...TRUNCATED) | "Я – это мой коннектом\nTED Talk Subtitles and Transcript: Себастьян Се(...TRUNCATED) |
en-ru
|
IWSLT
|
End of preview. Expand
in Data Studio
Dataset Card for DocBlocks
DocBlocks is a high-quality, multilingual document-level machine translation (MT) dataset designed to fine-tune large language models (LLMs) on long-context translation tasks. Unlike traditional sentence-level datasets, it contains full documents with natural discourse structures and contextual alignment, helping models maintain coherence, consistency, and high translation quality across longer texts.
- Curated by: Instituto Superior Técnico, Instituto de Telecomunicações, Carnegie Mellon University and Unbabel;
- Language(s) (NLP): English, German, Spanish, French, Italian, Dutch, Portuguese, Russian, Korean, Chinese;
- License: DocBlocks includes data from the following sources: IWSLT, Europarl, News Commentary, GuoFeng, and BWB. For licensing information, please refer to the official documentation or websites of each source.
Dataset Details
conversations- The user and assistant dialogue turns, following an instruction-based format suitable for LLM fine-tuning;sources- The original source text in the source language;references- The human-translated target/reference text in the target language;language_pair- The language direction of the translation pair;dataset- The name of the original dataset from which the document was sourced.
Bias, Risks, and Limitations
DocBlocks may reflect linguistic, cultural, and domain biases from its source corpora, and its performance is influenced by language coverage and document structure variability.
Citation
@misc{multilingual_contextualization_llm_2025,
title={Multilingual Contextualization of Large Language Models for Document-Level Machine Translation},
author={Miguel Moura Ramos and Patrick Fernandes and Sweta Agrawal and André F. T. Martins},
year={2025},
eprint={2504.12140},
archivePrefix={arXiv},
primaryClass={cs.CL},
url={https://arxiv.org/abs/2504.12140},
}
- Downloads last month
- 53